Важнейшее из искусств - [30]

Правое колено вывернулось. Черная брючина треснула, и из-под нее, в красных обрывках, выскочила белая головка кости. Но Хинкус словно бы не заметил переломанной ноги и еще пару шагов прошел, глухо рыдая и хрипя. Я не успел опомниться, как к нему подскочили, поволокли, и через минуту за отелем взревел вертолет. Из здания вслед за взъерошенным Мебом выскочили Мила, дю Барнстокр, Сневар, Рон и еще какие-то люди. За ними бросился с лаем до этого без дела слонявшийся Лель.

— Что значит «недоступен»?! — орал Кревски, прижимая к уху телефонную трубку. — У нас чрезвычайное происшествие! Все летит к чертям собачьим, а вы говорите «недоступен»!..

Видимо, кнопка «1» на этот раз не оправдала ожиданий режиссера, потому как даже из-за угла здания я слышал, как он возмущается и ревет, словно раненый гризли, и призывает гнев небес на многие десятки голов, некоторые из которых он не поленился перечислить по именам.

По всей видимости, в вертолете вместе с травмированным Хинкусом отчалил только Меб, потому что через пару минут, после того как аппарат скрылся за горизонтом, вернулись, оживленно переговариваясь, дю Барнстокр и Сневар и, не обращая никакого внимания на мои просьбы подождать, вошли во второе здание. Следом появился подавленный и еще больше обычного ссутулившийся Рон.

— Актриса, чертова кукла, — бормотал он, встряхивая головой, как собака, которой в ухо попала вода. — Актриса…

— Кто? — бросился к нему я.

— Ольга, чертова кукла! — автоматически ответил Рональд. — Выпьем, парень, — неожиданно, словно только что заметил меня, предложил он. — Тут такое дело, что обязательно надо выпить.

— Да как Хинкус-то? — спросил я.

— А что ему будет? — отмахнулся Рон. — Он у нас старикашка крепкий. Говорят, перелом ноги да легкое сотрясение. Ногу-то гипсом залепят — быстро в норму придет. Я за голову его больше беспокоюсь, такая штука бесследно не проходит.

— Что произошло-то? — потеряв терпение, прикрикнул я, но оператор не только не обиделся, но даже не заметил моего окрика.

— Представляешь, это она его… — пробормотал он.

— Ольга?! — не понял я. — Хинкуса с крыши скинула?!

— Да при чем тут скинула? — рассердился Рон. — Я и сам вслед за ним чуть не сиганул! А Хинкуса еще Кревски все подготавливал, чертова кукла. Говорит, сейчас, господин Хинкус, на вас пойдет Ольга и попытается вас напугать… Ну и он, Хинкус, естественно, ждет. В лице ни кровинки, в глазах что-то такое, затравленное. Хуже нет — ждать такую засаду. А Кревски только этого и надо. Счастлив, дурак, улыбается. Ну и тут Ольга. Идет вроде сама собой, только руки вперед выставила, словно толкает Хинкуса от себя. Смотрю на нее — и оторваться не могу, глаза отвести силы нет. И страшно. Так страшно, что никому не пожелаю. Я по молодости в горячих точках снимал, так даже там такого страху не чувствовал.

— А Хинкус?

— Ну, понятно, Хинкусу хуже всех пришлось, — добавил Рон уже спокойнее. — Это ведь его она пугала. Вот и напугала, чертова кукла!

— Да перестаньте вы выражаться! Терпеть не могу, когда чертыхаются, — пробормотал я.

Рон отхлебнул портвейна и вытер ладонью пот со лба.

— Ох, парень, вот это актриса! А я-то ее недооценил. Думал, как такая дурища у самого Зуркевича снималась…

Признаться, рассказ оператора и на меня произвел впечатление. С самого первого знакомства с ним я утвердился в мысли, что вывести Рональда из себя способны только отсутствие выпивки и Мебиус Кревски. Теперь, видя, как он напуган, я жалел, что не поддался минутному желанию заглянуть на крышу и посмотреть съемку эпизода с Хинкусом.

— А где она сейчас? — спросил я.

— Не знаю, — отозвался совершенно успокоившийся за портвейном Рон. — На крыше осталась, наверное. Расстроилась очень. Ну да ты хоть сто тысяч мне дай, а успокаивать ее я пас. Пусть Симонэ успокаивает. У него нервы крепкие.

Не успел оператор договорить, как дверь распахнулась и на пороге появился растрепанный Симонэ. Его глаза страшно блуждали, а на лице застыло странное, удивленно-паническое выражение.

— Долго жить будете, Симон, особенно если причешетесь, — поприветствовал его Рон.

— Это не я, — пролепетал Симонэ, медленно сползая по дверному косяку.

— Да знаем мы, что не ты. С Хинкусом уже полный порядок, — отозвался из кресла Рональд.

Я подбежал к Симонэ, который в этот момент меньше всего походил на шаловливого физика, а скорее напоминал плохой манекен для посредственного фильма ужасов. Я подхватил его под руку. Рука дрожала.

— Я ее не убивал, — прошептал Симонэ. — Ни из ревности, никак…

— Да кого? — одновременно спросили мы с оператором, только он, по обыкновению, чертыхнулся, после чего с треском поставил стакан на стол.

— Ольгу, — едва пролепетал Симонэ, уже практически сидя на полу, но мгновенно оживился и, вцепившись в мой рукав с недюжинной силой, забормотал: — Думайте, что хотите, Петер, но я вам клянусь: я не убивал ее. Подумайте сами: зачем это мне? — страстно продолжал Симонэ. — Ведь должны же быть мотивы. Никто же не убивает просто так. Конечно, существуют садисты, но они ведь сумасшедшие, а я… Правда, врачи… Но вы сами понимаете: нервное переутомление, чувственные удовольствия… Это же совсем, совсем другое!.. Тем более такое зверство, такой кошмар… Клянусь вам! Она была уже совсем холодная, когда я обнял ее! Вы же отлично знаете, — горячечно бормотал Симонэ, — преступлений просто так не бывает. Правда, Андре Жид писал… Но это все так, игра интеллекта… Нужен мотив… Вы же меня знаете, Петер! Посмотрите на меня: разве я похож на убийцу?