Вавилонские хроники - [7]

На прощанье я обнял ее. Она испачкала мне щеку помадой.

Мурзик, выждав, пробрался к ней поближе и, гулко пав на колени, чмокнул матушкину ногу в сандалете на подошве «платформа». От неожиданности матушка дрогнула, но тут же снова расплылась в улыбке.

– А, – молвила она. – Ну, береги моего сына. Он у меня такой беспомощный…

– Пшел, – прошипел я Мурзику. – Прибери посуду…

Матушка еще раз придушила меня запахом крепкой косметики и тяжеловесно упорхнула.

Из множества отвратительных привычек Мурзика самым гнусным было обыкновение петь во время мытья посуды. Громко, не стесняясь, он исполнял заунывные каторжные песни. Привык, небось, в забое глотку драть. Иные были совершенно непристойны, о чем Мурзик не то не догадывался, не то позабыл.

Вот и сейчас, прибирая за моей матерью тарелки и грязные бокалы, он выводил на весь дом со слезливым энтузиазмом:

– Некому бамбук завити-заломати, некому молодца потрахать-поебати…

Слушать это было невозможно, поэтому я, хлопнув дверью, ушел на работу.

* * *

Я тоже хотел написать диссертацию. Что, у нас один Ицхак такой умный? Да и чья, в конце концов, жопа сделалась для фирмы «Энкиду» настоящим рогом изобилия?

Ответ: жопа коренного вавилонянина, налогоплательщика и избирателя, представителя древнего вавилонского рода, давшего родной державе пятерых жрецов Мардука и одного еретика-уклониста, поклонявшегося Атону из Мисра…

То есть, моя.

Правда, для диссертации одной жопы мало. Но и без жопы диссера не напишешь. Кстати – тоже мудрость предков.

Меня интересовала тема взаимосвязи точности прогнозов жопы с видимостью Мардука. Какова динамика колебаний погрешности в прогнозировании с точки зрения яркости Мардука? Не божества, конечно, а планеты. Недаром жопа в большей мере присуща тем людям, в чьем гороскопе ярко светит Мардук – податель благ и сытости. Память об этом запечатлена, согласно темпоральной лингвистике, в таких поговорках, как «жопу наел» и «хоть жопой ешь».

Я просидел над вычислениями всю ночь. Наутро – это был день Набу – я отпросился у Ицхака и понес жопу домой, отдыхать. Ицхак лично проводил меня, следя за тем, чтобы я не попал с недосыпу под машину. И хоть я понимал, о чем на самом деле ицхакова забота, а все равно был растроган.

Мой шеф и одноклассник сдал меня с рук на руки Мурзику. Молвил строго, глядя на Мурзика поверх своего вихляющего длинного носа:

– Нерадивое говорящее орудие, внимай.

Говорящее орудие подняло глаза – сонные, без малейшего проблеска мысли.

Ицхак вручил ему меня.

– Вот твой господин, – торжественно изрек Ицхак.

Мурзик перевел тупой взор на меня. Я ответил ему столь же тупым взором. Передо моими глазами всё медленно плыло, я хотел спать.

– Твой господин, – медленно, раздельно произносил Ицхак, будто разговаривал с иностранцем или умалишенным, – не спал всю ночь. Сидел на стуле и мял жопу.

– Не жопу мял, а утруждал свой ум, – возразил я, но слабо.

Ицхак бессовестно пользовался моим состоянием. Он не обратил никакого внимания на слабый протест. Вместо того продолжал речь, обращенную к моему рабу:

– Тебе надлежит уложить господина в постель. Жопой вверх! Не забудь накрыть одеялом. Жопе должно быть комфортно.

– Комфортно… – прошептал сраженный Мурзик.

Ицхак подвигал носом, как муравьед. Эта мимическая игра сопровождает у него мыслительные процессы.

– Жопе должно быть тепло, – пояснил он Мурзику. – К вечеру вызови для господина девку из храма.

– А храмовую-то зачем? – спросил Мурзик. – К нему любая с охотой пойдет… и свободная, и какая хочешь…

– Любая, может, и пойдет, да не всякая подойдет. Жопе нужно сделать массаж, – пояснил Ицхак. – Квалифицированный массаж. Фирма платит. Иначе в день Мардука твой господин может ошибиться. Мы повысили точность на восемь процентов и не имеем права снижать показатели.

Последняя фраза предназначалась мне. Для того, чтобы пробудить мою совесть.

Сделав такое наставление и окончательно запугав моего раба, Ицхак удалился.

Мурзик довел меня до дивана и позволил упасть. Затем снял с меня ботинки и штаны, накрыл колючим шерстяным пледом – у меня не было сил протестовать и требовать атласное одеяло – и удалился.

И я провалился в небытие, полное графиков и цифр.

– Господин! – кричал у меня над ухом Мурзик. – Господин!..

Я приоткрыл один глаз. Мурзик стоял над диваном, держа в одной руке мой магнитофон, а в другой стакан с мутной желтоватой жидкостью.

– Что тебе, говорящее орудие? – вопросил я, недовольный.

– Ох… господин! – вскричал Мурзик плачуще. – Ох! Вы очнулись!

Я пошевелился. Руки у меня онемели.

– Я спал, – сказал я. – Зачем ты меня разбудил, смердящий раб?

– Вы говорили во сне, господин, – сказал Мурзик. – Выпейте.

И протянул мне стакан.

Я взял, недоверчиво понюхал. Мутная жидкость оказалась сливовым вином. Я выхлебал вино, громко глотая.

Мурзик забрал стакан. Постепенно он успокаивался.

Я потер лицо ладонями.

– Сколько времени?

– Шестая стража.

– Ну я и выспался… – сказал я. – Ничего не помню. Как провалился куда-то.

– Знать бы, куда, – многозначительно проговорил Мурзик.

И включил магнитофон. Я мутно уставился на него. Из колонки донеслось бурчание. Потом визгливый, противный голос заговорил на непонятном языке. Несколько раз речь прерывалась стонами, вздохами и шорохом, как будто кто-то ворочался на кровати. Дважды лязгнули пружины. В голосе было что-то отвратительное и в то же время знакомое.