Вавилонская яма - [25]

Ужасна наша юридическая безграмотность. Будучи на своей собственный аршин законопослушным гражданином, Гордин и думать не мог, что его в трезвом уме и здравой памяти арестуют, подвергнут насильственному заточению. И действительно - легко. Ну, понятно, в пьяной драке или случайной аварии, вообще, в России от сумы и от тюрьмы не зарекается никто. Но вот сейчас от Гордина требовали признания в какой-то ерунде, чепухе на постном масле, мол, он хотел познакомиться с женщиной, а она дала ему отлуп, а он рассердился и хотел догнать незнакомку, а у него плохо в семье, плохо с женой, у него бесконечные сексуальные комплексы и проблемы, а не состоит ли он на учете у психиатра... Гордин был поглощен с одной стороны своим внутренним состоянием полуступора, с другой стороны - изучением нового желанного для него мира. Ему последний месяц постоянно снились, как оказалось, вещие сны, он пытался писать повесть "Гордиев узел", но путался в неизвестных ему реалиях, он не мог выстроить должным образом занимательный сюжет, не знал главное, как заканчивается заточение, ведь во сне он-таки устроился в камере, плохо ли, хорошо, но ему было понятно, что чувствует человек, очутившись изолированным от обычной жизни, затворенным за стальной дверью то ли с зарешетченным, то ли с сейфовым оконцем. А с него требовали признания. Признания в том, чего не было, чего он не совершал. Впрочем, издевательство было достаточно сдержанным, без излишеств, аккуратным, видимо, журналистская "ксива" все-таки сдерживала мучителя.

Гордин сначала недоумевал, потом надеялся, что раз его личность установлена, его через три часа отпустят, этот-то срок он знал и помнил, зря что ли он прочел не одну дюжину романов Николая Леонова, Данила Корецкого и Александры Марининой, эдакой русской Агаты Кристи, ведь документы у него в полном порядке и вины он за собой не чувствовал и конкретного обвинения ему не предъявляли, а жали на то, что надо помогать милиции в её нелегкой работе, что можно было истолковать не только двояко, а с множеством любых психологических и экономических нюансов.

Пока он находился в дежурной части, он успел насмотреться на будничную работу отделения. Было несколько задержанных за мелкие проступки, но и таких, у кого не было документов, всех спрашивали, сколько у них денег и брали штраф, либо по максимуму - 41 тысяча, либо добровольно, сколько кто даст и сколько есть денег. Так у одного приезжего было всего 8 тысяч 100 рублей, и это сгодилось и послужило причиной его немедленного освобождения. Гордин и рад был бы откупиться, но он боялся принципиального опера, а вдруг да и припишут ему подкуп должностного лица, что просто позволит мошеннику с удостоверением увеличить сумму мзды. Сидя в коридоре, он слышал, как кто-то за приотворенной дверью распекал собеседника, мол, как ты посмел так мало дать, ну ты поплатишься, кровью умоешься, и мимо него мелькнула фигура "чурки" или лица "кавказской национальности", которого перевели на другой этаж, подальше от ненужных свидетелей. Впрочем, Гордина не замечали, к нему моментально привыкли, как к детали служебного интерьера, и преспокойно прямо на виду у него обделывали свои малочистоплотные привычки. И он собственно не обращал на эти делишки особого внимания, озабоченный лишь собой. К нему "менты" отнеслись и относились в дальнейшем сверхпрекрасно, они сочувствовали ему, как действительно невиновному, попавшему по непонятной причине, как кур в ощип какому-то сосунку-оперу, который и работает-то всего первый месяц, а уж оборзел чересчур и не по чину берет. Вообще, между сотрудниками отделения, дежурными милиционерами и оперативниками, сотрудниками криминальной полиции, существовало явное противостояние, так всегда было и в царское время, и в годы советской власти, и сейчас при "демократах". Просто питательная среда, "кормушка" была почти одна, а подход и возможности у каждого разные, что, собственно, и рождало противоречия и разногласия.

Незадолго перед приходом опера, в отделение пришли с жалобой два замызганных алкаша: муж и жена - с жалобой на пьяного соседа по коммунальной квартире, которых их матерно оскорбил и чуть ли не выбил дверь в их комнате. Участковый через несколько минут привел этого соседа, крупного мужика в джинсовом костюме, с татуировкой на руках, которого довольно быстро поместили в железную клетку, где находился другой задержанный, молодой парень в спортивном костюме, а в соседней клетке на деревянной, выкрашенном в светлозеленую краску топчане сидела женщина неясных средних лет, задержанная за торговлю в неположенном месте.

Кожемяка после оформления объяснения, видя непонятливость и неподатливость "писателя", заявил:

- А сейчас мы тебе пальчики откатаем. До сих пор не судим? Так будешь. Вот поиграешь на нашем "рояле", мы тебе статейку-то подберем. Не может быть, чтобы нигде ты не засветился. Уж больно похож на разыскиваемого насильника, вот и фоторобот: крупный мужчина лет сорока-пятидесяти, в очках, с усами, с короткой стрижкой...

- Этот, что ли? - спросил Гордин и показал на отпечаток ксерокса, где был изображен совершенно непохожий на него субъект в вязаной шапочке, с худым скуластым лицом.