Вавилонская яма - [24]

Кстати, в случае подобного задержания гражданин имеет право на телефонный звонок и вправе требовать предоставить ему телефон. Действительно, человека могут задержать по подозрению или обвинению в совершении преступления. Но только в случае, если приписываемое преступление тянет на срок и только тогда, когда подозреваемый или обвиняемый застигнут на месте преступления или же сразу после него. При задержании обязательно составляется протокол оснований и мотивов задержания, указывается время и место задержания, время составления протокола. Срок задержания - до трех суток. Прокурор данной местности должен быть извещен о задержании в первые 24 часа. По его санкции задержанного можно оставить в заключении до 10 суток, в течение которых гражданину должно быть предъявлено конкретное обвинение - в ином случае подозреваемый подлежит освобождению.

Ничего этого бедный Гордин не знал и, даже имея справочник под рукой, не удосужился его посмотреть. Позже, анализируя возникшую ситуацию, он будет удивлен, что его же постоянно допрашивали о Безъязычном, куда он пошел, почему пошел дальше, почему они расстались, то есть за ними определенно следили на их пути до метро. Скорее всего, в довольно громкой их беседе, да ещё о книжках, об образцах, о необходимой реализации мелькали сладкие для оперов слова "прибыль", "баксы", "тысячи рублей". Ребяткам с удостоверениями показалось, что они приловили увесистых карасей из частной издательской конторы и можно их будет пожарить и подоить, "икряные" мужики шли, особенно Гордин с его брюхом. И может быть девушка была подставной, почему-то её не задержали, не остановили. Когда Гордин в последующем разговоре сказанул, что, мол, саму девушку надо об этом спросить, его "успокоили", дескать её ищут и ему предъявят, хотя, забегая вперед, заметим, что никакой девушки ему не предъявили.

Его привезли в отделение, поставили у стойки, паспорт передали дежурному по отделению, усталому капитану с приветливым смышленым лицом, а старший патруля нацарапал на листке бумаги лаконичный рапорт о подозрении в преступлении, не указывая конкретно, в каком. Досужие милиционеры спросили Гордина не пил ли он и не писал, он даже и не подумал, что эти два противоправных действия могли быть причиной задержания, принял вопрос буквально и сказал, что не делал ни того и ни другого. На все его редкие расспросы о своей дальнейшей судьбе, ответ был краток: вот придет опер, разберется. Гордин, кстати узнал позывные бдительного сыщика, которые тот упорно отказывался сообщить ему: Никифор Викторович Кожемяка... Такой вот былинный богатырь, окончивший милицейскую школу всего месяц назад и с упоением кинувшийся в рыночную экономику для дальнейшего быстрейшего процветания. На страны, а себя лично, любимого и как бы чересчур образованного.

Через несколько минут Гордина предоставили самому себе, отпустили в дальний коридор, где Гордин сел на свободный стул, но от волнения не смог ни читать, ни писать. В принципе он вообще мог уйти из здания милиции, его никто не бдил, но как законопослушный гражданин он не решился на особенно далекие передвижения. Прошло больше часа, Гордин дважды подходил к дежурному, тот разыскивал по рации опера, но дозвониться не мог.

Появившись через час оперативник в белой рубашке взял паспорт Гордина и повел его на третий этаж вместе с вещами, где два часа задавал ему все те же глупые (с точки зрения задержанного несправедливо) вопросы о генеральном директоре и его дальнейшем пути, о девушке и её дальнейшей судьбе и наконец заполнил якобы со слов Гордина объяснение, которое читать без смеху было невозможно. И не только потому, что оно пестрило грамматическими ошибками, а потому, что не было ни логики в сцеплении фактов, ни намека на повод задержания. Гордин был вынужден перечислить свои передвижения в течение неудачного дня до момента задержания. Он судорожно вспоминал, что вроде бы, лучше ничего вообще не подписывать, но расслабился, испугался раздразнить опера, хотел побыстрее освободиться и подписал весь этот бред о своих передвижениях в течение июльского жаркого уже во всех смыслах дня. Его не обыскивали, только опер Кожемяка осмотрел в своем кабинете содержимое сумки и "дипломата", стараясь ничего не касаться своими руками. Он довольно долго бурчал недовольно, что Гордина не наблюдали, предоставив относительной свободе до прихода Никифора Викторовича. В его кабинет постоянно входили и выходили коллеги, практически юноши, преисполненные необыкновенной важности и значимости в собственных глазах. Речь их была убога, примитивна как по форме изложения и словарному запасу, так и по мотивам языковой коммуникации. Они были озабочены прежде всего своими бытовыми проблемами, планировали предстоящий вечер, как лучше "оттянуться", кого бы "трахнуть", быстро пронюхав, что Кожемяке попался в руки странноватый субъект "писатель", они повторяли это определение прямо ему в лицо, словно бы слово это было синонимом слова "прокаженный", третируя Гордина своим видом и обращением и обронив пару раз уничижительные фразы по адресу прессы вообще и жидов в частности. Определенно, из-за аристократической картавости и родовитости происхождения Гордин казался им разбогатевшим евреем-выскочкой, перетрахавшим при помощи своего, конечно же, толстого бумажника всех лучших девочек столицы, отказывавших им в этом приятном занятии по причине отсутствия наличных, хотя они ого-го какие жеребцы. Впрямую денег у него не вымогали, хотя в разговорах по телефону за соседним столом у коллег Кожемяки мелькали неприкрытые намеки на участие в "отмазке" то родни, то соседей, мол, все можно решить при хорошем взаимопонимании.