Ватиканские Народные Сказки - [20]

Увлечённый работой, обезьянка не сразу заметил подплывшего крокодила. Тот уже всё горло прокашлял, пытаясь намекнуть о своём присутствии. Конечно же, крокодил уже давно наблюдал, прикинувшись веслом, за тем, что творил на берегу обезьяна, но, хотя и снедаемый любопытством, всё же считал, что негоже так сразу и подплыть с вопросом о непонятной затее капуцина.

Заметив крокодила, обезьянка продолжал работать, но только ещё важно надул щёки и выгнул дугою бровь.

– Я тут проплывал мимо, вижу, что-то делаешь, – с независимым видом молвил крокодил, – ну так я поплыл… Да, кстати, а что это ты делаешь?

– Между прочим, кое-кто, я заметил, очень уж любопытничает, – с таинственным видом отвечал обезьянка. – Да так, мост строю.

– Да ты обабуинел вконец! – воскликнул в изумлении крокодил. – Где ж ты видел, чтобы мост строили вдоль реки?!

– А где ж ты видел, чтобы его не строили вдоль реки? – резонно возразил обезьянка. – Если ты такой умный, построй его поперёк реки… Ну да я вижу, тебе не под силу такое.

Это был явный вызов, и крокодил, заскрежетав зубами, тут же принялся за работу. Обезьяна, конечно же, сразу закончил работу, и корчил смешные рожицы за спиной крокодила. Через полчаса мост был готов, обезьяна – доволен, крокодил торжествовал. План обезьяны блестяще осуществился, и уже ничто не препятствовало капуцину переправиться на другой берег.

II

Однажды, после того же самого дождя, который смыл к тасманийскому дьяволу Макондо и заставил обезьянку применить смекалку, высоко в горах, что окружают Ватикан, один пастух вывел на пастбище свои XXVIII овец. Прошёл день, и солнце, которое, вроде бы, весь этот день никуда не торопилось, стало стремительно падать за западные отроги гор.

Сегодня пастух, задумавшись над решением модной логарифмической задачки (все эти новшества в изобилии приходили в Ватикан с купцами из Халифата), завёл своих овец высоко в горы. Дойдя до самой вершины и испытав смешанные чувства, – восторг от раскинувшегося пред ним вида и досаду от того, что теперь придётся непозволительно долго возвращаться домой, а завтра на работу, – пастух (ведь делать теперь было нечего) стал готовиться к обратному пути. Он забил трубку и стал пересчитывать овец.

Один барашек, видя сборы пастуха в обратный путь, тоже был захвачен смешанными чувствами. Он так же, как и пастух, увидел пред собой захватывающий вид: перед ним раскинулся, как ему казалось, весь поднебесный мир. После проливного дождя всё так изменилось, словно некая невидимая длань перезагрузила мир: воздух был чрезвычайно прозрачен, казалось, была видна каждая травинка на лугах, каждый листик, несомый ветром над холмами, каждый родник в самом дальнем лесу. Барашек понял, что если бы не оплошность пастуха, то проживи он хоть тысячу лет, никогда бы не увидел того, что открылось пред ним этим вечером. Свою маленькую уютную долину, с раскинувшейся у подножия гор деревушкой, он бы считал единственной возможной на этом свете реальностью.

И вздумалось тут барашку, что достоин он лучшей карьеры, нежели оказаться, в конце концов, украшением праздничного стола, а в худшем случае – быть убитым в поединке с собственным клоном. То ли разреженный воздух был тому виной, то ли высокогорные травы, но довёл барашка ход его мыслей до откровенной крамолы: решил он добиться признания в ближайшей деревне по ту сторону гор, или же стать президентом Ватикана, упразднив пост Папы (о ужас! – прим. авт. ).

Под покровом беспорядка, вызванного сборами в обратный путь, барашек скрылся в чаще. Преисполненный эйфории от столь внезапного избавления от неволи, а пуще того – от открывавшихся пред ним перспектив, барашек даже не заметил, как спустился с гор. Но когда уже в сумерках завиднелись вдали огни ближайшей деревни, где одарённого талантами барашка должно было ожидать несомненное признание, неожиданно пред ним появился волк. Без лишних преамбул и вводных аллегорий, сей невоспитанный нахал набросился на барашка и изъел его. Изъел, надо полагать, с потенциального одобрения предполагаемых жертв амбициозных планов барашка – кому же хочется, чтобы у них президентом был баран!

III

Однажды далеко за морями, на крайнем юге, среди бескрайних снегов, которые окружают Ватикан, возвращался к себе домой пингвин. Была уже довольно далеко зашедшая ночь, и на небе ярко светила Луна в собранье звёзд, словно какой-нибудь Папа на Вселенском соборе в окружении кардиналов.

Вдруг где-то далеко на севере что-то раскатисто громыхнуло. И не успел пингвин прийти к выводу, что подобный грохот был доселе ему неведом, как в той же стороне что-то ярко полыхнуло.

«Не надо было до упора пить с морским попугаем», – решил пингвин, вспомнив об опорожнённых VI пинтах настойки из рыбьего жира. – «Столкнулся где-то кит с айсбергом, а мне уже апокалипсис мерещится». Несмотря на столь изобильное жертвоприношение Дионису, которое пингвин совершил с морским попугаем этим вечером, он, однако, подумал свою мысль, соблюдя при этом правильную пунктуацию и расстановку членов предложения.

Наутро с севера принеслись тучи и затмили весь небосвод, и пингвин, наконец, догадался, что в той стороне накануне прошёл дождь. Но дабы узнать, что такое дождь (ведь на крайнем юге его совсем не бывает), пингвин пошёл к ватиканским полярникам. Благодаря соседству пингвиньего домика с базой ватиканских полярников, птица выучил ватиканский язык и открыл для себя чудо индульгенции (теперь она висела в домике пингвина на самом видном месте).