Васина Поляна - [9]

Шестой-то корпус для спокойных, оттуда запросто на улицу выпускают. Это не то что четвертый, вона там и сейчас кто-то кричит-надсажается:

— Дайте закурить Стеньке Разину!

…Почти год папка в этом дурдоме мается. Ленька с Сашкой и не знали ладом, как он сюда попал. А дед какого-то начальника Криворучкова костерил, из-за него, мол, папка захворал. Придумал отец штуковину для пресса, где кирпич-сырец режут. И стало вместо трех — пять кирпичей на транспортер выскакивать. Отец над этим делом всю зиму бился вместе с Васильичем. Тот не работал уже — чахотка его душила. Они всё премию хотели большую получить, чтоб Васильича поправить, чтоб тот масла с медом досыта поел и выздоровел.

Васильич не дождался премии помер. А Криворучков вместо него себя поставил. Отец возмутился, ругался, да вот в больницу угодил. Надо же, немцы и те только сумели контузить да трех ребер лишить, а Криворучков этот душу вышиб.

Из шестого корпуса выхромал полосатик и направился к Ленькиной скамейке.

— Дядя! Позовите Лосева из одиннадцатой палаты, — попросил Ленька.

— Не выпускают Ваню, — вздохнул хромой. — Проштрафился он вчера.

Дядька сел на скамейку и нахмурился. Потом встрепенулся вдруг, уши навострил:

— Слышишь! Слышишь, мальчик?

Ленька прислушался. Тишина кругом, только птицы где-то заливаются да изредка охрипший «Стенька Разин» курить просит.

А дядька аж подпрыгивает.

— Во дают! Это сорокамиллиметровые по «мессерам» шуруют. Хорошие пушки. «Бофорс» называются.

Ленька чуть отодвинулся, а у дядьки голос замирает:

— Во! Во! Опять ударили. Залпом!

Хромой умолк, блаженно закрыл глаза.

Ленька толкнул его:

— Дядя! Передайте вот это Лосеву.

Хромой послушно взял сверток и побрел к шестому корпусу.

Ленька подлез под забор. Услышал прощальное:

— Дайте закурить Стеньке Разину!

* * *

Сегодня у Тамарки день рождения, и Ленька двинул к дальнему болоту. Подарочек он ей придумал — будь здоров.

Ленька сроду и не знал, что это любовь. Просто хотелось что-нибудь хорошее для Томки сделать. А теперь… Вроде бы ничего особенного, а внутри екает.

Чем дальше за речку уходил Ленька, тем больше цветов попадалось под ноги. Одна поляна была сплошь бело-желтая. А по краям поляны кружевной стеной белели березы. Ух, красотища!

К дальнему болоту Ленька пришел, когда солнце уже клонилось к закату. Он поглотал студенющей воды в роднике, разделся и полез в смрадную топь.

Камыши качались у самой середины в чистой воде.

Ленька проворно прыгал с кочки на кочку. Зеленые держалки всхлипывали под ногами и шевелились, как живые. Не успевала кочка утонуть, как Ленька перепрыгивал на другую. Он прыгал и успевал коситься на приближающиеся камышиные булавы. Чуть в сторонке от подруг высилась темно-бархатная красавица.

— Томкина камышина! — решил Ленька.

Он притормозил на большой кочке. Это была даже не кочка, а маленький шевелящийся островок. Ленька смотрел на камышину, а островок медленно тонул под ним. Черная вода обхватила ноги, дошла до пояса.

Ленька лег на черноту и поплыл к камышине. Живот царапала невидимая цепкая трава.

Ленька сломал под водой стебель и поплыл обратно. Камышина мешала плыть — Ленька сунул ее в рот. Стало трудно дышать, в нос что-то попало.

Он хотел передохнуть у всплывшего островка, даже взялся за него рукой, но за ноги ухватилось что-то липкое и противное.

Ленька бросился к берегу. Он отчаянно колотил по воде руками и чувствовал, как силы оставляют его. Когда в рот попала вонючая жижа, Ленька выпустил камышину. Обессиленный, лег животом на кочку. Та медленно тонула. Ленька успел передохнуть. Поплыл, пополз…

Его голова лежала на траве, а тело в черной хляби. Ленька с трудом повернулся на бок. Раскрыл липкие веки. Томкина камышина, обломанная почти под самую булаву, приткнулась к травянистой кочке. На бархатной головке мирно покачивалась парочка влюбленных голубых стрекозок.

Ленька вытянул из болота ноги. Дополз до родника и жадно напился. Ополоснул лицо, встряхнулся.

А камышина оторвалась от кочки и медленно уплывала — ветерок дул.

Ленька тяжело поднялся и настырно шагнул в воду.

…В темноте с камышиной в руках он подошел к Томкиному бараку.

В огороде услышал голоса, потом песню.

Ленька открыл калитку, прошел в огород.

Перед освещенным окном виднелся стол, за ним сидели ребята.

На подоконнике стоял патефон и шипела пластинка — пела Шульженко.

Длинный парень в ремесленной форме сидел с Томкой и лихо подпевал Клавдии Ивановне.

Парень пел, а сам держался под столом за Тамаркины пальцы.

Потом подхватили все: Алька Кузин, и Нюська Остроумова, и Юрка Криков, и Вовка…

Только братишка Сашка был верен себе — уплетал за обе щеки розовый кисель, а вслед ему засовывал в рот пучки зеленого лука.

Ленька подошел к столу. Спросил Тамарку:

— Это кто? И. М.?

Длинный парень поднялся, показал на петлицы:

— Не видишь? А ты кто?

Ленька смотрел на Тамарку, а Тамарка виновато смотрела на камышину.

— А я, выходит, никто, — сказал Ленька парню и выдернул из-за стола братишку.

— Пошли домой.

— Там еще киселя столько… — захныкал Сашка.

Хрустела картофельная ботва под ногами братьев.

— Окучивать пора картошку, — сказал Ленька и забросил камышину в темноту.