Василий Гроссман в зеркале литературных интриг - [98]

Зато известно, что в решение будущей жены Гроссман внес свои коррективы. Встретившись с брошенным мужем, буквально вынудил его брать деньги на содержание детей.

Надо полагать, считал это справедливым. Его карьера, в отличие от губеровской, была тогда на подъеме, соответственно, росли и доходы.

Работал фактически безотдыха. Не успевал даже отвечать на письма родителей, и 27 ноября наконец попытался оправдаться: «Дело в том, что рассказ, который я обещал для 1-го юбилейного номера “Знамени”, у меня неожиданно распух до размеров 3-х печатных листов и я пропустил все сроки его сдачи».

Имелось в виду пятилетие журнала, отмечавшееся в 1936 году. Приглашение в «юбилейный номер» – показатель статуса. Гроссман «обещал» рассказ «Кухарка». Действительно, немалого объема. По сути – повесть. Соответственно, в срок не успевал сдать: «Последние дни я сидел над его правкой, доделкой, переделкой, сокращением, выправлением и пр. буквально с утра до поздней ночи, оброс бородой, не выходил пять дней на улицу, вообще обрел образ великомученика и сумасшедшего. Только позавчера отдал его в редакцию, а сегодня получил ответ – рассказ всем очень понравился, меня поздравляли, благодарили и, как полагается, говорили много лишнего в смысле перехваливания – в этом отношении писатели похожи на девиц, которые нравятся кавалерам. Кавалеры хвалят их глаза, ручки, вообще всю красоту, у девиц начинает кружиться голова, они делают всякие ужасные глупости и безумства, в которых потом каются всю жизнь, а коварные кавалеры уже кружат голову новой, очередной жертве».

Судя по письмам, отец уже давно приглашал его погостить, но работы было много, планы менялись постоянно. Тогда же сообщил: «Не думай, что это из-за семейных дел, наоборот, Ольга Михайловна меня уговаривает ехать, да и ты сам знаешь, что я предполагал поехать – в основном, чтобы дать всем вопросам устояться и выясниться, а самому себе дать отдохнуть от них».

Значит, в ноябре события, что были связаны с решением Губер уйти к Гроссману, осмыслялись как недавние. Он еще полагал, что нужно «дать всем вопросам устояться». Но «отдохнуть от них» все не удавалось. Опять встретился с брошенным мужем и отцу рассказывал: «Теперь о семейных делах. Стало как будто легче немного. Борис Андреевич остался на арбатской квартире, вошел в норму (относительно, конечно), работает много, я с ним виделся два раза, много по-дружески мы говорили обо всем».

Понятно, о чем «говорили» они «много» и «по-дружески». Губер надеялся, что жена еще вернется, но она не меняла решение, и Гроссман утешал брошенного мужа – бывшего друга. Ничего больше сделать бы и не мог. Отца же известил: «Живем мы с Ольгой Михайловной очень хорошо, дружно, и, не знаю, может быть, это к худшему, но я все больше рад нашей совместной жизни».

На первый взгляд фраза странная. У Гроссмана с Губер конфликтов нет. Даже наоборот, полное согласие – «очень хорошо, дружно». Опять же, он «все больше рад» новой «совместной жизни». Но при этом отмечает, что, «может быть, это к худшему».

Похоже, Гроссман тоже надеялся, что решение Губер переменится. Все-таки двух сыновей оставила у брошенного мужа, и тот еще ожидал ее возвращения. С этой точки зрения вполне объяснимо, почему не исключал, что «к худшему», если обоих не тяготит «совместная жизнь»: расставаться будет труднее. Если не считал разрыв нежелательным, то нет и никакого парадокса в сказанном отцу.

Однако эта гипотеза основана лишь на фразе из письма. Аргументов, чтоб доказать ее истинность, нет. Впрочем, их нет и чтобы опровергнуть.

Ясно только, что Гроссман пытался уйти от «вопросов», перечисленных выше. Большую квартиру еще не мог снять, жил до поры у сестры Губер. Это ему досаждало, потому как одалживаться давно отвык, но выбора не осталось. Работал много, чтобы содержать новую семью, продолжая также помогать матери, дочери и ссыльной кузине.

В работе и был отдых от «вопросов». Соответственно, подытожил: «В общем, жизнь идет не плохо. Чем больше я работаю, тем лучше для меня».

По меркам того времени он публиковался весьма часто. Не только в журналах, постоянно издавались книги. Только в 1935 году дважды переиздан «Глюкауф», вышел сборник рассказов, другой уже был подготовлен к выпуску.

Далеко не каждый из тогда состоявших в ССП мог бы похвастаться такой продуктивностью. И, конечно, столь же благожелательным отношением к себе в редакциях.

Гроссман практически сразу печатал все, что успевал написать. Сведений о полемике с редакторами нет в его письмах. Иногда, правда, возникали препятствия, обусловленные мнениями главлитовских сотрудников, их представлениями о желательном и допустимом. Но помехи такого рода устранялись быстро. Он все же считался горьковским протеже, это не забывали тогда.

Вполне благожелательно относились к нему и критики. Если и рассуждали порою о «недостатках», это компенсировалось похвалами. Например, «Глюкауф» рецензировали чуть ли не все крупные периодические издания, считавшиеся литературными. В большинстве своем критики подчеркивали, что автор и талантлив, и умел, и с точки зрения идеологической к нему претензий нет. О дебютантах такое – вкупе – говорилось тогда крайне редко