Василий Гроссман в зеркале литературных интриг - [94]

Однако в мемуарах Липкина нет сведений о помощи Горького. Это не случайность, а знаковое отсутствие. Функциональное. С точки зрения функциональности – сходное с рассмотренными выше утверждениями мемуариста, что Гроссман знал на идиш лишь «с десяток слов» и еврейской культурой вообще не интересовался.

В первом случае Липкин пытался доказывать, что автор романа «Жизнь и судьба» – именно русский писатель. И обосновывал вполне очевидное посредством абсурдных ссылок на заведомо спорное.

Ну а во втором случае Липкин пытался доказывать, что автор романа «Жизнь и судьба» не был никогда именно советским писателем. Речь идет о таком истолковании этого понятия, которое подразумевает сервильность, писательскую готовность безоговорочно выполнить требования идеологической цензуры. Вот почему сведения о покровительстве Горького оказались лишними. Зато нужной стала история про его «недовольство».

Общепризнанным считалось, что Горький в 1930-е годы – образцово советский писатель. Гроссман же, согласно Липкину, совсем иной. Такому не должен был покровительствовать сановник от литературы. Вероятность помощи концептуально исключалась.

Но реальность противоречила концепции. И решение было найдено: мемуарист «редактировал» источники, не вступая непосредственно в спор с ними и даже не ссылаясь.

Получилось, что Горький, как положено сановнику от литературы, раскритиковал Гроссмана. Дал буквально уничтожающий отзыв. Это и подтверждено вовремя оборванной цитатой. А про все остальное – просто нет сведений.

Горький на роль покровителя не годился. И функцию покровителя передал Липкин «перевальцам». Они идеально подходили.

Базовая установка «Перевала» – искренность, что мемуаристом отмечено. И почти все «перевальцы» арестованы в 1937 году, осуждены, расстреляны, а почти двадцать лет спустя признаны невиновными. Следовательно, едва ли не мученики, чья помощь не компрометировала писателя-нонконформиста.

Допустимо, что мемуарист опять «хотел как лучше». Первое издание его книги адресовано прежде всего эмигрантам. А за границей критики еще спорили, можно ли считать автора романа «Жизнь и судьба» – не советским писателем. Тут концепция Липкина важную роль сыграла.

Это закономерно. Предложенное Липкиным противопоставление Горького и Гроссмана было для эмигрантов публицистически целесообразно.

Но к началу 1990-х годов противопоставление утратило актуальность. В итоге утвердился, можно сказать, синтетический вариант, согласно которому Горький все же покровительствовал Гроссману, хотя тот был искренним, так и не став истинно советским писателем. Логике это противоречило, но подобного рода противоречия важны лишь на уровне научного исследования. В публицистическом дискурсе ими обычно пренебрегают.

Будни профессионала

Горьковская помощь сыграла важнейшую роль именно в начальный период литературной карьеры Гроссмана. Всего за два месяца он стал достаточно известен в редакционно-издательской среде.

Значительно выросли и доходы. 11 июня 1934 года, обсуждая с отцом возможность его переезда в Тулу, Гроссман сообщил: «Может быть, для перемещения тебе нужен некоторый “материальный плацдарм”? Имей в виду, что мои дела теперь таковы, что создать его не представляет затруднения».

Он вновь напоминал отцу, что инженерские заработки несоизмеримы с писательскими. И акцентировал, «Очень прошу тебя отнестись к этим моим словам с полной серьезностью и иметь в виду “как фактор”» (подчеркнуто нами. – Ю. Б.-Ю., Д. Ф.).

Затем перешел к новостям собственным. Принципиально важных не было: «Ты спрашиваешь о моих делах. Я работаю, пишу свой новый роман, он получается какой-то необычный, иногда меня это даже пугает. Как раз сегодня дописал последнюю страницу первой части его, очевидно, сделаю довольно длительный перерыв, нужно как-то внутренне организоваться для писания второго этапа, а я совсем не готов для этого. Очень неясно видно через“ магический кристалл”, сей оптический инструмент менее удобен, чем цейсовский микроскоп или простая лупа».

Следовательно, в июне закончена первая часть романа «Степан Кольчугин». Чем должна завершиться история молодого шахтера – Гроссман еще не решил, а потому ссылался на хрестоматийно известные пушкинские строки из «Евгения Онегина»:

И даль свободного романа

Я сквозь магический кристалл

Еще неясно различал[197].

Тут и пришлось кстати сравнение с «цейсовским микроскопом». Отец знал, что еще в Российской империи оптическим инструментарием немецкой фирмы “Carl Zeiss Stiftung” оснащались лучшие химические лаборатории. Потому Гроссман акцентировал: в прежней своей профессии он и задачи понимал, и техникой их решения владел.

Специфика постановки и решения литературных задач определялась политически. Здесь в 1930-е годы о ясности говорить не приходилось, и Гроссман отметил: «Думаю пока писать рассказы, а там снова возьмусь за своего кита. Это, так сказать, дела внутренние, следовательно, наиболее важные. Внешние дела примерно таковы. “Глюкауф” уже набран в Альманахе “Год семнадцатый”, к съезду писателей (25 июня) появится в свет. Отдельной книжкой он выйдет в августе месяце. В журнале “30 дней” сейчас печатаются 3 моих рассказа и, вероятно, к тому же времени, как Альманах, будут обнародованы (в № 6). Кроме того, сборник новелл Моск. Тов. Писателей тоже печатается, в нем имеется также 3 моих рассказа».