Василий Гроссман в зеркале литературных интриг - [92]

Случайности тут нет. Гроссман избегал лжи. Именно поэтому излагал свою версию невнятно. Кто не знал правду, видел один сюжет, знавшие – другой. А противоречий вроде бы не было.

Даже в поздних интервью он соблюдал такой принцип. Одно из подтверждений – запись беседы с научным сотрудником Архива М. Горького[196].

К этому времени горьковское письмо Гроссману уже опубликовано. С одной стороны, о гроссмановской рукописи там отзыв довольно резкий. А с другой – характеристика автора в целом положительна. И в комментарии упомянуто, что «Глюкауф» опубликован в альманахе «Год XVII».

Главное же, что сам факт публикации такого послания в собрании сочинений классика – свидетельство высокого статуса адресата. Отнюдь не каждый из корреспондентов Горького был удостоен такой чести.

Соответственно, Гроссман получил и возможность более подробно описать, как был опубликован «Глюкауф». Начал, понятно, с горьковской критики. Затем отметил, что внес требуемые Горьким изменения к апрелю 1934 года. Тогда и пришло время демонстрировать результат: «Помню, я отнес рукопись в редакцию “Альманаха” во второй половине дня, а на следующий день мне сообщили, что Горький уже прочел мой роман».

Разумеется, было не так. Но Гроссман и не мог в деталях описывать давнюю интригу. Тем более что сотрудницу архива интересовала другая тема – «Горький и молодые писатели».

Вот Гроссман и сообщил ровно то, что нужно было собеседнице. Да, Горький поначалу роман критиковал, но ведь позже новую редакцию прочел буквально за день. Значит, был чуток, доброжелателен, время свое не жалел, когда работал с «молодыми писателями».

Создана вполне идиллическая картина – в духе официальной истории советской литературы. Оставалось лишь добавить: «Рукопись была одобрена Горьким и принята им к печати в альманахе “Год XVII”. При втором чтении “Глюкауфа” им было сделано несколько замечаний».

Далее описывалось, когда и как получил Гроссман пресловутое благословение. Он по-прежнему утверждал: «В апреле 1934 года в “Литературной газете” был опубликован мой первый рассказ “В городе Бердичеве”. Горький прочел этот рассказ и в мае пригласил к себе в Горки».

Последовательность событий – в изложении Гроссмана – опять не ясна. Можно понять так, что Горький принял решение печатать «Глюкауф», а уж потом, ознакомившись с публикацией рассказа в «Литературной газете», еще месяц подумал и наконец пригласил автора посетить свою загородную резиденцию. Она в подмосковном поселке Горки находилась. Равным образом допустимо, что сначала «В городе Бердичеве» прочел, после чего и новую редакцию романа, издание которого затем санкционировал.

Но при любой интерпретации понятно, что приглашение Гроссман получил в связи с рассказом. Далее сообщил: «Эта встреча (5 мая 1934 года) навсегда сохранится в моей памяти. Сперва Горький расспрашивал меня о моей работе, затем он заговорил об общих вопросах – о философии, религии, науке. Помню, он говорил также о том, как по-новому формируется характер людей в новых советских социальных условиях, приводил примеры».

Сказанное не тождественно содержанию письма к отцу, но существенных противоречий тоже нет. И, как в автобиографиях, Гроссман вновь подчеркнул: «Эта встреча с Алексеем Максимовичем в большой степени повлияла на дальнейший мой жизненный путь».

Затем объяснил, почему так «повлияла», даже определила: «В это время я еще не был литератором-профессионалом. Алексей Максимович посоветовал мне всецело перейти на литературный труд».

Детали варьировались, структура же официального «биографического мифа» в основе своей не менялась. Горький – «литературный отец», благословивший на писательство.

В официальную историю советской литературы вошел этот «биографический миф» Гроссмана. Новый же – о писателе-нонконформисте – формировался со второй половины 1980-х годов.

Вторая мифологизация

Официальный «биографический миф» Гроссмана от реальности весьма далек в силу причин, уже описанных. Новый – еще дальше. Формировался он усилиями многих критиков, литературоведов и мемуаристов. Но главную роль сыграл, бесспорно, Липкин.

Это относится и к описанию дебюта. По словам мемуариста, славу Гроссману «принес его первый небольшой рассказ“ В городе Бердичеве”, напечатанный в апреле 1934 года в “Литературной газете”. Лучшие наши писатели открыли в Гроссмане человека оригинального таланта, подлинного художника. С похвалой о рассказе говорил мне Бабель: “Новыми глазами увидена наша жидовская столица”. А Булгаков сказал: “Как прикажете понимать, неужели кое-что путное удается все-таки напечатать?”».

Московский дебют Гроссмана действительно был замечен многими литераторами. Правда, масштаб события определялся тогда не только и не столько несомненным талантом дебютанта, сколько факторами административно-рекламного характера: авторитетностью «Литературной газеты», небывалым объемом публикации, наконец, «вечером встречи с критиками».

У Липкина нет упоминаний об этих факторах. В его повествовании масштаб литературного события задается ссылками на Бабеля и Булгакова. Мнения, бесспорно, авторитетные, так что эффект был предсказуем.