Василий Гроссман в зеркале литературных интриг - [128]
5 августа назначен собкором «Красной звезды». Тогда же, вместе с опытными военными журналистами П. И. Трояновским и О. Б. Кноррингом, командирован на Центральный фронт – под Гомель[277].
Там шли бои, разгромленные советские войска отступали на восток. Линия фронта приближалась к столице. 8 августа отправлено первое из сохранившихся письмо отцу с фронта. Гроссман сообщал: «Настроение хорошее – вокруг много хороших людей с несгибаемой волей».
О военном быте рассказывал мало. Подчеркнул: «Волнует меня все время мысль о судьбе мамы – где она, что? Если узнаешь, напиши мне немедленно».
Советские войска уже оставили Бердичев. Гроссман не знал еще, успела ли мать эвакуироваться. 9 сентября отцу сообщал: «Я здоров, чувствую себя хорошо, настроение тоже хорошо, только вот беспокоюсь дни и ночи о маме и Катюше, да хочется близких своих повидать. Возможно, что недельки через три на несколько дней удастся приехать в Москву. Тогда помоюсь хорошо и высплюсь без сапог – мечта о высшем комфорте».
Жена и ее сыновья были эвакуированы в Чистополь. Там оказались семьи многих писателей. Отец работал в Москве. Ему Гроссман отправил 14 сентября очередное письмо: «Изменений в моей жизни не произошло. Здоров. Настроение хорошее. Тянет на денек в Москву. Очень хочется знать, есть ли сведения о маме и Катюше».
Сентябрь уже заканчивался, когда Гроссман узнал, что дочь и бывшая жена эвакуированы в Ташкент. Судьба матери по-прежнему оставалось неизвестной. Отцу 1 октября сообщал, кроме прочего: «Очень хочу тебя видеть, но пока начальство не отзовет, и думать нечего».
Линия фронта проходила уже под Москвой. Отца эвакуировали в Ташкент. 17 ноября отправил письмо, где рассказывал о жизни семьи в эвакуации: жена работала в колхозе, «стала худой, как щепка. Она очень просила, чтобы я помирил вас, и хочет, чтобы ты был в Чистополе».
Гроссман тогда не «помирил» их, потому как не было ссоры. Надо полагать, жена знала, что отец мужа не одобрял его второй брак. Первый, впрочем, тоже.
Война стала повседневностью. Гроссман дошел с отступающими войсками до Сталинграда, оттуда слал корреспонденции в редакцию, а деньги – семье, отцу, дочери и бывшей жене. 31 декабря сообщал: «О себе писать нечего – так много мыслей, впечатлений, что все равно всего не упишешь. Вот увидимся с тобой, посидим вместе, сяду я в красное кресло и пустимся в разговоры».
С фронта его отзывали в редакцию. 2 января 1942 года отцу рассказывал: «Уезжаю с таким чувством, словно расстаюсь с близким человеком».
Под Сталинградом, как известно, наступление германских войск было остановлено. Ситуация там стабилизировалась. Гроссман подчеркивал, что «дела на фронте идут хорошо, и настроение от этого поднимается. Вот встретимся с тобой, расскажу тебе много всяких вещей, что пережил и видел».
Отец переехал в Самарканд. 1 февраля Гроссман сообщал: «Работы много и работа интересная. Настроение хорошее. Вот только беспокоюсь я о всех близких моему сердцу, рассеялись вы по свету. Снится мне часто мама, что с ней, жива ли?».
Еврейское население Бердичева уже было уничтожено. Мать Гроссмана расстреляна осенью 1941 года. Об этом он догадывался, однако не верил.
В Сталинград вернулся. По-прежнему отправлял корреспонденции в московскую редакцию, деньги – в Чистополь, Самарканд и Ташкент. 25 февраля сообщал отцу: «Живу я хорошо – работы много. Всю зиму проколесил по фронту. Помнишь, ты меня когда-то укорял (и вполне основательно), что я мало езжу, все сижу на месте. Теперь я компенсирован – моих поездок и впечатлений хватило бы на весь Союз писателей. Дни и ночи я в движении, езжу в бураны и морозы, на машинах, летаю на самолетах, езжу санями и однажды даже на танке ехал, когда наш автомобиль застрял в буран посреди степи».
Корреспондентов высокого ранга командование оберегало. Но Гроссман старался попасть именно на передовую. Отцу рассказывал: «Сколько здесь чудесных людей, какая скромность, простота и какая доброта, удивительно сочетающаяся с воинской суровостью».
Из Чистополя приехал Твардовский, он навещал свою семью. Доставил письмо от жены и шерстяные носки. Морозы там были, по его словам, за пятьдесят градусов.
Линия фронта у Сталинграда почти не двигалась. Правда, города уже не осталось – руины. Отцу Гроссман сообщал 1 марта: «Я работаю много, езжу, езжу. У нас здесь еще холода, но бывают дни, когда солнце светит совсем по-весеннему. Иногда мне кажется, что я всю жизнь ездил на грузовиках, спал в сараях и в полусожженных хатах, и что никакой у меня другой жизни не было. Снилась она мне, что ли?».
7 марта он в письме обсуждал с отцом перспективы жизни после войны. По обыкновению шутил: «Будем вместе цветники разводить и поливать их, греться на солнце. А мне очень хочется погреться на солнце, надоело хвататься то за нос, то за уши, не отвалились ли. Да, кстати, полегчал я на 16 килогр[аммов] – это очень хорошо. Помнишь мое толстое пузо? Приехал Гехт в Москву, получил письмишко от него. Так и нет вестей от дорогого друга моего Бобрышева. Видно, нет его в живых».
Речь идет о погибшем к тому времени писателе В. Т. Бобрышеве. Погибли и другие близкие друзья – А. С. Гайдар, А. И. Роскин.
