Василий Голицын. Игра судьбы - [13]

Князь Борис Иванович Куракин. «Гистория…»

— Пора мне, сестрицы, от вас съехать да самой жить, — объявила царевна Софья пятерым своим сестрам-царевнам.

Нет, не старшей средь них она была, а средней. Но Господь по неизреченной своей милости умудрил ее, так что стала она главной правительницей.

— Скушно да тошно тебе будет, сестрица, — стала было увещевать ее царевна Марья. Была она бойка, бойчей остальных, да только уступала средней в ловкости да быстроте соображения.

Когда царь Федор покоился на смертном ложе и уж доктора отчаялись вызволить его, одна Софья сообразила, что надобно от него не отходить. Косились на нее бояре, промеж себя говорили, что-де не по чину ей в таковой момент быть при государе, что-де только после того, как смерть смежит ему очи, надлежит ей и другим членам царской фамилии оплакать его. Однако Софья делала вид, что не замечает боярского недовольства и не отходила от братнина ложа. И пришлось боярам примириться. Привыкли. Скорей, приучила она их.

А когда царь Федор отошел в вечность, голосила она, не жалея глотки. Так, что баб-плакальщиц перекричала. И за гробом тащилась, голося, что вовсе не пристало. И опять пришлось боярам да патриарху смириться — царская дочь. А что остальные сестры покойного и оставшийся его наследник царевич Иванушка чинно следовали за процессией и слезы лили, не роняя достоинства, то было само собою.

Так вот она и выделилась. И всегда прежде других подавала голос. И смело держалась меж бояр. Приучала их — тучных и важных. Долго; Меж них шел разговор: всяк сверчок знай свой шесток. Ну и что, что она царевна. И царевна должна свое место знать. Баба — в Думе. Такого николи не бывало! Тут и духу бабского не должно быть. Хоть бы и царица — того тож не случалось.

Всё — стрельцы. Надежда и опора. По первости великий страх объял, когда они кололи да рубили самых почтенных да знатных. А пьяные и вовсе озверели. Так, зверьми, и шастали по Кремлю, по хоромам кремлевским, по Москве. Никто и ничто не ставало поперек. Сбрасывали на копья, рубили в мелкие куски тех, кто перечил; Все в крови, в кровавых ошметках, в человечине.

Такого ужаса никто не ведал. Что война? На войне не случалось бойни. А тут 15 мая 1882 года была бойня хуже скотской. Облик человеческий стрельцы потеряли и начальников своих распинали. Ревели ревмя, в сотни глоток. Волокли исколотых, порубленных, вовсе не узнаваемых бояр и вопили:

— А вот князь Долгоруков собственной персоной шествует!

— А вот боярин князь Ромодановский едет!

— А вот думный дьяк Ларивон Иванов по кускам!

Грохотали барабаны, не умолкал набат, над Москвою носились тучи переполошенных галок и ворон. Все, кто мог, прятались в погреба, в овины. Сам патриарх Иоаким дрожмя дрожал: наступали на него пьяные стрельцы, вопили:

— Не мешайся, не твое это дело, и попов своих не мешай, не то мы и их порубим.

Патриарх было молвил:

— Бога побойтесь, ведь христиан безвинных губите.

— Бога не боимся! Бог за нас, Господь нашей веры — старой, отеческой!

Стрелецкий голова князь Иван Хованский по прозвищу Тараруй, тож за раскольников, оттого и любим стрельцами, шествовал меж орущих. Они внимали каждому его слову. А он, как бы между прочим, наказывал:

— Нарышкиных ищите. Нарышкины ваши главные губители.

Бросились искать Нарышкиных. Выволокли Афанасия, брата царицы Натальи, зарубили его, убили Ивана Фомича Нарышкина, хотели было сбросить на копья отца царицы Кириллу Нарышкина, старца почтенного, царица со слезами умолила пощадить его.

— Пущай идет в монастырь. В Кириллов — его имени! — ревели стрельцы. А Хованский продолжал нашептывать:

— Ивана, царицыного брата, ищите, он царские регалии примерял.

Долго искали Ивана, рыскали по закоулкам, по чуланам, в церкви без опаски заглядывали. Нашли-таки.

Царевна Софья смекнула: настал ее час. Коли стрельцы побивают Нарышкиных, может наступить черед и ненавистной мачехи и ее отродья — Петрушки. Подозвала князя Хованского, отвела в сторонку и вполголоса молвила:

— Князь, ждут тебя награды ото всех Милославских. Наш род — истинно царский, тебе то ведомо. Нарышкины — великие наши недруги. Вам бы начать с царицы. А за нею и…

Не договорила: и без слов понял Тараруй, кого имела в виду царевна.

— С тобой я, государыня царевна, — только и сказал. — Ступай к себе — сделаем.

И когда царевна исчезла, обратился к толпе:

— А не выгнать ли, дети мои, царицу Наталью из дворца? Она ведь тож нарышкинского роду.

— Любо, любо! — завопили из толпы. Но чей-то голос выкрикнул:

— Нельзя царицу! Мать она царевича Петра. Он же законный наследник.

— Не трожь царицу! Мы не с бабами воюем! — поддержал его другой.

Зато младшего брата царицы Ивана, хоть вышел он с иконою к убийцам, поволокли, терзали зверски и тоже в куски изрубили.

Три дня длилась кровавая оргия. То были Софьины дни. Она и вовсе осмелела, приказала выкатить стрельцам бочки, выдать по десять рублев на душу — громадные деньги. Хованский был ее, стало быть, и стрельцы были все ее. Она чувствовала себя хозяйкой положения. Призывала Хованского, толковала:

— Весь бы корень нарышкинский вывесть. С царицею оплошали — в первый день следовало. Когда угар был. А теперь бы в монастырь ее спровадить.