Василий Блюхер. Книга 1 - [14]

— Зачем звала? — спросил он, не поворачивая к ней головы.

— Будто не знаешь!

Настя остановилась, повернулась к Васе лицом и прижалась к его холодной щеке.

— Не балуй, не ровня ты мне. Я ведь только приказчик.

— Ну и что? — рассудительно возразила Настя. — Душно мне дома. Удрала бы с тобой куда глаза глядят.

— Ворованное счастье к добру не приводит.

— Что же мне делать? — прослезилась Настенька. — Рано или поздно руки на себя наложу. Мне вот учиться хочется, а маменька твердит, что детей рожать и без ума можно. «Я, говорит, неграмотная, а не жалуюсь. И ты так проживешь». — Она снова прильнула к нему, и он ощутил ее слезы на своих щеках.

— Не плачь, Настенька, — неуверенно пытался он ее успокоить, сознавая собственное бессилие, — слезами горю не поможешь. Ты папеньку уговори, — дескать, грамоту одну мало знать, надо наукам учиться.

— Говорила, а он твердит одно и то же: «Как маменька решит».

Они дошли до кладбища и возвратились. Из-за туч выплыла луна и осветила их слюдяным светом.

— Беги домой! — с трудом вымолвил он. — Хватится маменька, заглянет на кухню, догадается.

Положив свои руки на Васины плечи, она обвила их вокруг шеи, обдала его горячим дыханием и поцеловала в холодные губы. У Василия закружилась голова, но он нашел в себе силы незаметно отстранить от себя Настю.

— Беги, пока беда не стряслась, — прошептал он.

Она скорбно посмотрела ему в лицо и побежала.

После этого вечера Настя притихла, стала строже. Теперь она не носилась по комнатам, редко смеялась, каждую минуту тоскуя по Васе. Она готова была весь день убирать в лавке, лишь бы быть подле него, смотреть ему в глаза, шептать ласковые слова.

Василий не жалел о вечерней встрече у часовенки, ведь он первый раз в жизни изведал сладость поцелуя.

То ли Настя подсказала отцу, то ли сам Фадей Фадеевич, проникнувшись доверием к Василию за честную службу, сказал за утренним чаем в кругу семьи:

— Васю бы надо позвать на встречу Нового года.

Сойдя в лавку, Фадей Фадеевич по-обычному произнес:

— Поглядим, кого бог сегодня пошлет. — И неожиданно добавил: — Может, и никого. Кому охота теперь идти в лавку, когда кругом одни смутьяны.

— Это кто такие? — наивно спросил Василий.

— Которые против царя бунтуют.

— С чего это они, Фадей Фадеич?

— Вестимо чего хотят анархисты и антихристы.

Василий понял, о ком говорит купец.

…Полгода назад, когда в июльский день раздался оглушительный взрыв, Фадей Фадеевич всполошился, быстро закрыл конторку и сказал Василию:

— Нет, не с Петропавловской палит пушка. А ну-ка разведай, что случилось.

Василий стремглав выбежал из лавки и тут же столкнулся с Сеней.

— Где стреляют? — спросил возбужденный Сеня. — Пойдем узнаем!

Они побежали по Боровой улице до конца, пересекли железную дорогу, потом по Рыбинской к Обводному каналу. По Забалканскому проспекту скакали конные жандармы. Со стороны Варшавского вокзала шли люди и громко разговаривали. Василий и Сеня прислушались.

Через час ребята вернулись в лавки.

— Тебя за смертью только посылать, — сказал Фадей Фадеевич. — Совсем запропастился. Где был, что выведал?

— Министра убили, — с безразличием промолвил Василий.

— Господи, что же это делается! Среди белого дня! А какого министра?

— Какого-то Плеве.

— А убил-то кто?

— Студент. Фамилия его Сазонов, молодой, говорят…

С того дня прошло полгода. Ни Фадей Фадеевич, ни Василий не вспоминали про этот случай, а сейчас хозяин ни с того ни с сего заговорил о смутьянах.

— Этак и до нас доберутся, — произнес он, тяжело вздохнув. — Веселые дела пошли на Руси.

Посидев за конторкой с полчаса, он молчаливо проверил какие-то счета, потом поднялся, надел шубу, передал Василию ключ и наказал:

— Торгуй один, я приду к обеду. Конторку закрой, ключ спрячь в карман. — Он взялся за дверную ручку и остановился, словно вспомнил, что ему надо еще сказать. — Вечером заходи в столовую, будешь с нами справлять Новый год.

Василий остался в лавке один. Он мог продать любому покупателю отрез, а деньги присвоить, мог из конторки взять четвертную ассигнацию, но у него даже не возникала такая мысль. Не случайно Фадей Фадеевич бесконтрольно доверял ему кассу и товар, ведь к концу каждого года не было случая недостачи. Луша не сомневалась в честности Василия, но в душе не одобряла его, однако не посмела бы даже намекнуть на то, что, мол, Фадеич не обеднеет, если он, Васятка, утаит от хозяина часть дневной выручки, — знала, что Васятка потеряет к ней всякое уважение и любовь.

Сейчас Василия мучила одна мысль: про каких смутьянов говорил Фадеич? Если верить Сене, то в городе бунтуют рабочие, а уж если Сеня сказал, то это верно — парень всегда безошибочно знает, где что произошло. Невольно пришли на память строки из «Овода», которые так сильно взволновали его юношеское воображение, когда он читал:

«Всю дорогу он не переставал твердить себе, что с Оводом, вероятно, не случилось ничего особенного. Но чем основательнее рассуждал он в этом направлении, тем сильнее овладевала им уверенность в том, что несчастье случилось именно с Оводом.

— Я угадал, что случилось. Риварес взят, не так ли? — сказал он, входя к Джемме.

— Он арестован в прошлый четверг в Бризигелле. Он отчаянно защищался и ранил начальника отряда и шпиона. Вооруженное сопротивление! Дело плохо!»