Василь Быков - [7]

Если прежние повести Василя Быкова (повести-"предупреждения", повести-"сигналы") говорили об угрозе со стороны подлюг, трусов, карьеристов и пр., то теперь уже — сигнал об опасности, которая грозит каждому и всем, если ты или другой кто позволите боязливости, подлости, черствости овладеть хотя бы частицей вашей души, вашего сознания, воли.

Не трусы только, но сама трусость, не подлецы лишь, а сама подлость, черствость, жестокость, цепкая, липкая, многоликая, судимы авторским словом и нравственным судом героев повести "Сотников".

Это вещь наиболее философская из написанного В. Быковым. И это наиболее тревожная повесть его (хотя в ней и меньше, казалось бы, открытого гнева, па­фоса). Страшное дело — "ликвидация" (так вначале на­зывалась повесть) Сотникова и всех, с кем расправились фашисты в маленьком белорусском городке. Но страш­но и то, как уничтожают фашисты в Рыбаке человека — "ликвидация" права человеческого уже не на жизнь, а даже на достойную смерть.

Рыбак согласился, пошел на то, чтобы сохранить жизнь ценой предательства. Он купил право на сущест­вование, но оказалось, что такая жизнь ему уже не нужна. Но и смерть, какую получили Сотников, тетка Демичиха, девочка, староста,— теперь уже не для него. Оказалось, что действительно есть вещи страшнее смерти!

"Сотников", конечно же, не противостоит другим произведениям В. Быкова. Но трагизм этой вещи наибольший, потому что критическая ситуация полу­чает здесь большее психологическое значение.

Война снова и снова приходит, возвращается на страницы быковских повестей азартом боя, мукой, холо­дом, голодом, злым или отчаянно веселым словом, раз­думьем, тоской смерти, проклятьем, мечтой о доме, об утраченном или будущем, трудной фронтовой или пар­тизанской судьбой.

Писатель словно одержим этой целью, художниче­ской задачей — снова и снова возвращать своих совре­менников (людей 50-х, потом 60-х, а теперь уже 70-х го­дов) к тому времени, к тому опыту, к тем делам и про­блемам. Зачем?

В "Черном обелиске" Ремарка есть рассуждение о том, как по-разному помнит фронтовик войну — сразу же после ее окончания и спустя много лет. Сначала от­ворачивание от всего, что напоминает о пережитом, ви­денном; потом — готовность все окрашивать уже не в кровавые, а в "розовые" тона. Потому что жизнь уходит, а там ведь столько всего было значительного и не­обычного...

С Быковым такого превращения не произошло. Как впрочем, и со всей нашей литературой о войне. В лите­ратуре процесс скорее обратный: от романтизации к трезвому реализму.

Потому что процесс этот зависел не от одной психо­логии, не от ее лишь внутренних законов, но от более общих социальных, общественных причин. В частнос­ти — от новых идеологических факторов, которые воз­действовали на всю литературу после 1956 года.

Кроме того, следует учесть и тот момент, что из глубины мирного времени многое может видеться еще острее.

Мы, например, в Белоруссии и в 1945 году знали о масштабах хатынских трагедий, но только сейчас литература наша начала прямо обращаться к этой теме, и вовсе не потому, что тема "поостыла", но как раз потому, что Хатыни заново и угрожающе напоминают о себе, повторяются и во вьетнамских Сонгми, в бенгаль­ской трагедии...

И еще потому, что в восприятии новых поколений, знающих только мирную жизнь, это, такое особенно невероятно, непереносимо, требует объяснения, новой оценки и нового сопереживания.

В. Быков с упрямой последовательностью продолжа­ет "воевать" в своих повестях. С войной воевать. Начав­шие одновременно с ним или раньше него уже не раз переключались на другие темы, на другой материал (и Бакланов, и Бондарев, и другие), а В. Быков снова и снова возвращает героев своих и читателей своих в героическое, обжигающее холодом смерти время 1941—1945 годов. Без запоздалой романтизации, о кото­рой говорил Ремарк, но зато все сильнее ощущая, созна­вая значение пережитого, опыта недешево обошедшейся войны, победы. И в 1945-м мысль, что убитых, павших под Кировоградом или под Ржевом не меньше, чем освобожденных наступлением жителей в самом городе, и тогда такая мысль обожгла бы. Но сегодня, когда ее вычитывают у Быкова, мысль эта способна пробиться к сердцу даже того, кто не очень привык задумываться, какой ценой другие заплатили за его право жить, рабо­тать, любить, растить детей.

Военное прошлое в лучших повестях В. Быкова ожи­вает максимально правдиво, реально, во всей его глубо­кой повседневности.

И именно в этом, прежде всего, современный пафос, тон быковских произведений, потому что недоверье, отвращение к полуправде, к лживой идеализации, кото­рая игнорирует живую человеческую боль, реальные судьбы миллионов людей,— это и стало приметой нового в литературе 50—60-х годов.

Таков уже парадокс развития нашей военной лите­ратуры, что чем дальше мы по времени от военного ли­холетья, тем острее память нашей литературы на под­робности, на реалии войны, на саму "атмосферу".

Идейный принцип, моральная тема повестей В. Бы­кова — все требует жестоко, предельно правдивого вос­произведения самой психологической атмосферы 1941—1945 годов. Быкову всегда важно заставить чи­тателя ощутить по возможности все, что ощущал солдат, командир, партизан,— всю "погоду" войны: холод, го­лод, боль, страх, стыд и отчаянье поражений, острое чувство победы над страхам смерти и над врагом, лю­бовь и ненависть, внутренние слезы боли и ликования. Быкову нужно, чтобы человек 50-х, 60-х, 70-х годов свои проблемы, испытания соразмерил с теми, что выпали на долю людей 40-х годов. Которым было так нелегко и которые выстояли. Он должен заставить читателя,