Вашингтонская история - [62]

— У вас снимали отпечатки пальцев?

— Да, конечно, — сказала она, — у всех правительственных служащих снимают отпечатки пальцев.

— А вы возмущались тем, что вас заставляют давать отпечатки пальцев?

— Н-не… не помню.

— Да или нет? — В мягком голосе южанина появились стальные нотки.

— Я же сказала, что не помню!

— Принадлежите ли вы, или, быть может, раньше принадлежали к организации, которая стоит за ниспровержение правительства Соединенных Штатов путем насильственного захвата власти?

— Нет! Конечно, нет!

— Были ли у вас высказывания, порочащие правительство Соединенных Штатов?

Она помедлила.

— Критические — да, были, но не порочащие в том смысле, какой вы вкладываете в это слово. Я, конечно, критиковала политику нашего правительства, это мое право.

Молодой человек позволил себе слегка улыбнуться, однако улыбка у него была не добрая, а циничная.

— Высказывались ли вы когда-нибудь положительно о Союзе Советских Социалистических Республик?

Она удивилась.

— Безусловно — в разное время и по разным поводам — во время войны. Ну что за нелепый вопрос! Ведь я могу говорить все, что мне вздумается об этой стране или о любой другой, да и вообще о какой угодно!

Агент метнул на нее злобный взгляд.

— Я не просил вас излагать вашу точку зрения. Я задал вам вопрос, на который вы должны ответить «да» или «нет». Итак, «да» или «нет»?

— На такой вопрос просто невозможно ответить, — сказала она дрогнувшим голосом.

— Вы когда-нибудь читали произведения Карла Маркса?

— Некоторые читала, — быстро ответила она, подумав про бюст Моцарта. — В колледже, когда изучала экономику. Не могу сказать, чтобы я их поняла, хотя основной смысл уловила.

— Какие газеты вы читаете?

— Какие попадутся, — сказала она, закипая злобой.

— Я попросил бы все-таки назвать их, — продолжал он.

— Да вам-то какое дело! — вспылила она.

Молодой человек не сказал ни слова, лишь многозначительно кивнул в сторону стенографистки, записывавшей их разговор с удивительной быстротой.

— Я бы все-таки хотел, чтобы вы отвечали на мои вопросы, — заметил он. — А то очень уж односторонний получается протокол. Ну, хорошо, я вам задам другой вопрос. Ваш отец был американским гражданином?

Фейс судорожно глотнула слюну.

— Нет… но он намеревался принять американское подданство. Он уже выправил кое-какие бумаги, но внезапно умер.

Следователь снова как-то неопределенно улыбнулся.

— Вы приехали в нашу страну в возрасте пяти лет вместе с родителями из Испании?

— Да, — сказала она и поспешно добавила: — Надеюсь, то, что я родилась в Америке, не вызывает у вас сомнений?

— Вы уже говорили об этом, когда отвечали на один из предыдущих вопросов, — сказал следователь равнодушно, точно он был не человек, а робот. — Получали ли вы когда-нибудь деньги за вашу деятельность в пользу бывшего испанского правительства?

Фейс почувствовала, как напряглись жилы у нее на шее: не столько от страха, сколько от злости. «Чего они добиваются, — подумала она, — хотят наклеить на меня ярлык иностранного агента?» Фейс знала, что существует специальный закон, предусматривающий всякого рода наказания для иностранных граждан, которые не зарегистрированы в Министерстве юстиции, — только не могла вспомнить, давно ли этот закон введен в силу, она просто слышала о нем у себя в Департаменте. Боже правый! Нет, не может быть…

— Так что же вы молчите? — донесся до нее голос следователя. — Вы поняли мой вопрос?

— Конечно, поняла, — вспыхнула она. — Вы думаете, я круглая дура? Что ж, извольте, я вам отвечу: моя деятельность в пользу бывшего испанского правительства была абсолютно добровольной, и я не намерена ни сожалеть о ней, ни оправдываться.

— Больше у меня вопросов нет, — сказал агент таким тоном, точно и не слышал ответа Фейс. — Вы ничего не хотите добавить?

У нее было какое-то странное ощущение, точно он вызубрил все это наизусть и произносил машинально, как разносчик, который ходит от двери к двери, а ее ответов даже не слышал. Стенографистка потрудилась на славу, все было записано, так что не имело значения, слышал агент ее ответы или не слышал. И Фейс вдруг захотелось наброситься на него с кулаками, заставить его услышать, понять, что перед ним живое существо. Но она знала, что это бесполезно.

— Да, — сказала она, — я хочу кое-что добавить! — Она помолчала, проверяя какое впечатление произвели ее слова. Но лицо его оставалось бесстрастным. Зато на стенографистку они оказали свое действие: она спокойно закрыла блокнот и стала собирать свои вещи. Говорить что-либо теперь было вдвойне бессмысленно. И все-таки Фейс заговорила.

— Во-первых, я не понимаю, — начала она, — зачем меня сюда вызвали. Мне непонятна цель этого расследования: чего, собственно, от меня хотят? Я ничего плохого не сделала, так что вы понапрасну тратите время, а также деньги налогоплательщиков. Многие вопросы, которые вы задали, мне не понравились! Я считаю их неправомерными и пристрастными! Я считаю…

— Ну ладно, хватит… — прервал ее агент. — Если к этому сводится вся ваша болтовня, я просто занесу в протокол, что вы заявили протест. Так у нас принято. А то только зря будем тратить время и бумагу. — Он кивнул стенографистке, и она что-то приписала. — Разговор окончен. Явитесь завтра в десять утра подписать протокол.