Ваш выход, рыцарь Вешковская! - [20]

— А я его взяла и сама… испортила, — продолжила, уставясь прямо перед собой и… — Ладно. Как она поживает?

Вот, если б мама моя в тот момент не сжимала пальцами кресельные борта, то, непременно бы воспарила. Но, просияла, точно:

— Софико?!.. Ой, они с Годардом той же осенью поженились. И теперь у них уже двое детишек. Замечательные такие: мальчик и девочка младшенькой. Она к нам в гости с ними иногда заглядывает и я… В общем, все у них… у нее хорошо. А Годард, — и отчаянный взгляд на меня. — пять лет в Прокурате, в одиннадцатой комтурии прослужил и после ранения на Склочных болотах вышел в отставку. А теперь — вместе с твоим отцом, в главной канцелярии, только в соседних отделах. Госстатистикой занимается, — отбарабанила и выдохнула. — Доча…

— Что?

— Софико очень хотела с тобой… Встретились бы вы с ней?

— Мама, не так всё скоро.

— Но, ты же мне обещаешь?

— Я обещаю подумать.

— Но, доча!

— Голубцы с плиты сняты. Прошу всех ужинать на веранду!

— «Вот Нинульчик мой — всегда молодец! Всегда вовремя».

И я вот даже сейчас не знаю: мне ли данный восторг предназначался… Тысь моя майка…

Когда живешь с такими родственниками, как мои, «многодеятельными» и «многогранными», польза и вред — всегда на одной узкой «полке последствий». Тут главное — уметь, извлекая одно, не задеть то, что лежит по соседству. Тонкое мастерство. Жаль, что двенадцать лет в учебном корпусе Прокурата и семь «беспризорных» береднянских, такому искусству не обучили. Пришлось наверстывать.

— М-м, какие голубцы у вас, Нинон. Мягкие, сочные. Хоть одними губами их жуй, — это, моя мама с оттопыренным пальчиком местную кухню после ресторанной столичной вкушает.

— Ну вот, Катаржина, и мы в своей глухомани тоже кое на что способны. Не только провинциальную пыль разводить, — тетя Гортензия вступила, нервно жуя.

— Ну, не такая уж тут и глухомань, — а вот теперь — моя очередь. — Я, когда вчера с развала шла, афишу видела: «Научные чтения в библиотеке». И приписочка: «Порок или страсть. Пагубность и различия» Гусельницы явно озабочены высокими материями.

— Вот-вот, — вскинулась моя тетка. — Не иначе, университетский профессор выступать будет, что двумя переулками левее мансарду у Луконов снимает. Его караваем не потчуй, дай только рот открыть. А уж как в лавку придет — все излазит, перещупает, а потом с умным видом…

— И что, часто его ваша библиотека «арендует»? — выправляем «маршрут» в нужный нам «поворот».

— Да считай, каждое лето, — тут же «свернула» в него тетка. — Правда, он по специализации — языковед, а вот эта тема ему — вне профиля.

— Зато актуальна. Кхе-кхе, — развернулись мы втроем к огласившейся Нинон. Та рассудительно скривилась. — Позавчера ж утром на площади перед управой драка была. Сестры Бричкины сошлись, а потом и родственники их подтянулись с сочувствующими.

— Да что вы говорите? — выразила я большой интерес. Нинон, отложив вилку, продолжила:

— Началось с сущей ерунды — общего огорода. А потом пошло-поехало. В результате вся площадь присоединилась — стражники еле разняли, а начальник их вообще с фонарем ушел. Сами же сестрицы до сих пор в каталажке сидят, что через дорогу от нас.

— Зачинщицы склоки?

— Ну да, — кивнула мне рассказчица. — Остывают.

— Что-то больно строг ваш начальник стражи. За подобное обычно не больше суток «выдерживают».

— Ну, тебе конечно виднее. Да только для нашей… глухомани такое событие — из ряда вон, — влезла тетя Гортензия. — Видно, действительно, профессора к нему подвязали, раз речи того проповедника на пользу не пошли.

— Какого «проповедника»?

— Ой, Агаточка, говорят, что как раз перед тем позором выступал на площади один брюнет в белоснежной рясе. Да такой красавец, что хоть сейчас на открытку к Солнцепутью. И тоже про «высокие материи» внушал.

— Точнее, про дела и расплату, — вставила Нинон.

— Как… интересно. Жаль, что я такое действо… пропустила…

— Доча?.. Доча?!

— Что?

— А ты куда от нас «улетела»?

— Да про дела и расплату задумалась. Тема и вправду, актуальна.

— Да что ты? — воззрилась на меня мама. — Гортензия, у меня идея возникла: а не сходить ли нам завтра вчетвером в столичный театр? Там постановка интересная идет — легкий водевиль с танцами. Посмеемся, развеемся?

— Куда? — удивилась патриотка глухомани.

— А что? Мы когда с тобой куда-нибудь вместе ходили? В последний раз?

— Да… не помню… Вспомнила! К нотариусу на оглашение маминого завещания… Нинон, как ты к театру относишься?

— Положительно.

— Вот и славно! — просияла моя мама. — А после — к нам в гости. Я вас таким штруделем угощу. С колбаской, салом и квашенной капустой… Софико мне… рецепт дала… Доча, а что?

— Ничего, мама, ничего. Эта тема пока закрыта…

Зато другая открылась. И долго не давала заснуть. Я все ворочалась в своей гусиной перине и пялилась в высокий дощатый потолок. Взвешивала, оценивала, выстраивала логические цепочки. И даже когда ушла в сон, облегчения не получила, к утру неожиданно озябнув. Да так, что зуб на зуб не попадал. Поэтому, сразу после горячего чая с оладьями решила отогреться всерьез:

— Тетя Гортензия, я- за заднюю изгородь! — в распахнутую из коридора дверь лавки, и шмыгнула туда же оттаявшим носом.