Ваш покорный слуга кот - [136]

– Как скверно, — выразил сожаление Тофу-кун.

– Да, конечно, это было скверно. Звук сразу выдал бы тебя, — сказал Мэйтэй. — Можно украдкой есть и пить, делать фальшивые деньги, но заниматься украдкой музыкой невозможно.

– Если бы она не издавала звуков, я бы как-нибудь управился…

– Погоди-ка. Вот ты говоришь: «Если бы она не издавала звуков». Есть вещи, которые невозможно скрыть, хотя они и не издают звуков. Давно уже, когда мы жили в храме Коисикава и сами для себя готовили пищу, с нами вместе жил некий Судзуки Тоосан. Он страшно любил мирин[181]. Он покупал мирин и пил его целыми бутылками. И вот однажды, когда Тоо-сан отправился куда-то на прогулку, Кусями-сэнсэй украдкой выпил…

– На кой мне черт мирин этого Судзуки? — заорал вдруг хозяин. — Это ты сам выпил!

– Гм… Я думал, ты книгу читаешь. Думал, можно рассказывать спокойно. А ты, оказывается, все-таки слушаешь? С тобой нужно ухо держать востро. Это про таких, как ты, говорят: «Все слышит й видит за восемь кварталов». Впрочем, ты прав. Я тоже пил этот мирин. Это правильно, я пил. Но ведь поймали тебя! Одним словом, господа, слушайте. Вообще Кусями-сэнсэй пьет плохо. Но тут он дорвался до чужого и выпил сколько влезло. Какой это был ужас! Вся физиономия у него опухла и покраснела. На него страшно было смотреть!

– Замолчи! Латыни не знает, а туда же…

– И вот вернулся Тоо-сан. Потряс он бутылку, видит — половины нет. Он сразу понял, что это кто-то из нас, и принялся нас осматривать. Видит, Кусями-куна скрючило в углу. Он весь красный, как лакированная кукла…

Тофу, Кангэцу и Мэйтэй захохотали. Захихикал и хозяин, не поднимая головы от книги. Не смеялся лишь Докусэн-кун. Видимо, он устал от умственного напряжения над доской и теперь спал, уронив голову на доску и похрапывая.

– И еще есть кое-что, что не звучит, но обнаруживается. Как-то я отправился на горячие источники Убако. Мне пришлось там жить в одной комнате с каким-то дедом, кажется хозяином мануфактурной лавки, ушедшим на покой. Мне, конечно, было все равно, мануфактурщик он или старьевщик, но мне одно было неприятно. Дело в том, что уже на третий день у меня кончились сигареты. Вам, господа, вероятно, известно, что Убако — очень неудобное место. Стоит в горах один-единственный домик, где тебя кормят. А купаться можно в источнике по соседству. Сигарет там достать невозможно. А как известно, когда чего-нибудь нет, то еще больше хочется. Я не такой уж заядлый курильщик, но когда я вспоминал, что сигарет у меня нет, курить начинало хотеться прямо-таки нестерпимо. А мой сосед, этот старый негодник, приехал в Убако с целым мешком табака. Сидит это он передо мной, развалившись на циновках, и покуривает. Мало того что не предлагает мне закурить, но еще и пускает дым в мою сторону! И это бы еще ничего, но он пускает дым кольцами, пускает вверх, в сторону, пускает завитками, пускает через нос и через рот — одним словом, вовсю показывает, что курит.

– То есть как это — показывает?

– Ну, наряды же показывают? Вот и он показывает, что курит.

– Чем так мучиться, лучше бы попросили у него.

– Ну, нет. Я же мужчина!

– Что, разве мужчине нельзя попросить табаку?

– Может быть, и можно, да я не попросил.

– И что же вы сделали?

– Просить я не стал. Я просто украл.

– Ого!

– Однажды дед взял полотенце и отправился купаться. Ну, думаю, если курить, то только сейчас, и принялся наслаждаться его табаком. Не успел я вдоволь накуриться, как раздвинулись сёдзи, и передо мной словно из земли вырос хозяин табака.

– Значит, он не купался?

– Он вспомнил по дороге, что забыл кошелек, и вернулся. Черт знает что! Как будто кому-нибудь нужен его кошелек!

– Видите ли, если учесть, что случилось с табаком…

– Ха-ха-ха… У деда был острый глаз. Ну ладно, кошелек оставим. Раздвинув сёдзи, он, конечно, увидел, что комната полна дыму — ведь я в один присест выкурил дневную порцию. Недаром говорится, что дурная слава слышна за сто ри. Он сразу все понял.

– И что он вам сказал?

– Старик был, наверное, умудрен жизнью. Он молча завернул в бумагу табак, которого могло хватить сигарет на шестьдесят, и протянул его мне. «Если вы курите такой плохой табак, — сказал он, — можете курить на здоровье». И пошел купаться.

– Вот что называется эдоским[182] характером!

– Уж не знаю, эдоский там или мануфактурный, но после этого мы с дедом очень подружились. Я провел там две недели замечательно.

– И все это время угощались дедовым табаком?

– Да, конечно.

– Ну что, со скрипкой покончили? — осведомился хозяин и отложил книгу. Видимо, он сдался.

– Нет еще. Самое интересное только начинается. Стоит послушать. Кстати, как зовут сэнсэя, который заснул на доске го? Да, Докусэн-сэнсэй. Пусть и он послушает. Вредно так долго спать. Разбудите его, пожалуйста.

– Эй, Докусэн-кун! Поднимайся! Интересный рассказ! Поднимайся, говорят тебе! Видишь, все считают, что вредно столько спать. Твоя жена будет беспокоиться.

– Э? — Докусэн-кун поднял голову. По его бороде тянулась блестящая нитка слюны. — Ох, как я вздремнул… Сон спустился на меня, как облако на вершину горы. Ох, хорошо поспал!

– Это всем известно, что ты спал. Но ты, может быть, соизволишь подняться?