Ваш номер — тринадцатый - [15]

И, сведя от усердия глаза к переносице, процитировал вызубренное, видать, из энциклопедического словаря:

— Гальстрит — система теплых течений в северной части Атлетического океана. Простиратся на десять тыщь кэмэ. От берегов полуострова Флорида до островов Шпиг Бергин и Новая Земля. Скорость — от 6-10 кэмэ в час во Флоридском проливе до 3–4 кэмэ в час в районе Большой Ньюфан… Ньюфанленд… твою мать! Ньюфанлендской банки. (Во, бля, банку закрутили — язык сломашь!). Тенпература поверхностных вод соответно от 24–28 до 10–20 градусов по Цезию…

Сочтя, что уже достаточно, Гришаня облегченно передохнул:

— Ну и так дальше!

— Ну вот, — резюмировал Зорин. — Сам видишь, какие масштабы! Такую гигантскую акваторию никакие Рокфеллеры с Онассисами купить не смогут: пупок развяжется! А ты и подавно грыжу наживешь на этом «бизнесе»!

— Ну ты дурной, бля буду! — изумился сибирский Онассис. — Да на хрена ж мне всю эту историю с географией покупать? Сотни-то кэмэ под бастрык! Тут по-умному надо: застолбить за собой крохотуленький участочек, откуда этот самый гальстрит вытекат. И дело в шляпе! На моем участке он родился, стал быть, и дальше он — опять же мой!

— Да на кой тебе Гольфстрим этот самый сдался?! — возопил Зорин. — Что ты с ним делать-то будешь? В кадке солить, как белые грузди?

— О! В том-то и конпот: зачем! — кивнул со значением Гришаня. — А за тем за самым! Там дальше-то чо сказано? «Оказыват влияние на климат Европы»! Понял, нет? А теперь, стал быть, я — хозяин этого самого влияния! Мой гальстрит, он во что выливатся, а? Выливатся он, редактор, в ихние европейские курорты, в селедку норвежскую, в голландские там тюльпаны.

Гришаня перевел дух и звонко сглотнул, словно о чем-то аппетитном помыслил:

— Я нарочно по карте глядел: ихний Стогольм не южней нашего Магадана будет! Магадан-то — что твое эскимо, только без шоколада. И навигация там — с гулькин хрен. А в Стогольм пароходы круглый год шастают, и вокруг него все поля пашеничкой засажены! А все потому, что этих норвегов гальстрит мой обогреват не хуже печки!

— Шведов, — поправил Зорин.

— Чо? — не понял приватизатор Гольфстрима.

— Шведов, говорю, а не норвежцев. Стокгольм — столица Швеции.

— А, ну и хрен с ними! Шведы, норвеги — мне без разницы, — интернационально махнул рукой Гришаня. — Вот пускай теперь все они отстегиват мне мою долю! С каждого центнера пашеницы, с каждого проплыващего парохода, с каждого тюльпана! Будем, редактор, жить в деньгах! Я им не стану их Европу сраную обогревать за холщовый мех! Грабью грабить никого не буду, но и жить за дурочку — тож не согласный. Чо я им, с Максимцем, чо ли?

Ну от такой наглости Зорин только крякнул. Однако собеседник хмуро пожирал его колючими глазками, явно ожидая совета. Зорин только и нашелся, что спросить:

— Слушай, а как твой бизнес вообще-то? Позволяет?

Гришаня истолковал его сомнения по-своему, улыбнулся поощрительно:

— Не бзди, редактор, не потонем! Ты на мои бабки не гляди, я тебе не модна пенка с кислых щей. Гришаня — парень простой, с ним можно по-свойски!

И доверительно понизил голос:

— Я ведь знашь кем был-то, когда Горбач свою перестройку учубучил? Мы с пацанами по базарам деньгу в наперсток сшибали. У меня пальцы знашь какие ловкие? Я этот шарик так катал — ни одна собака ухватить не могла!

Хмурый Гришанин лик неожиданно разгладился, просветлел ностальгической улыбкой:

— Ну а потом опостылел мне лохотрон. Всю жисть, чо ли, как Савраска без узды? Пора те, думаю, Григорий, в первачи выбиваться! Ну, я тогда бабок уже подкопил малехо. Вот на их и затеял свой первый бизнес. Знашь, какой?

Гришаня улыбнулся еще щедрей и огласил победно:

— Мой первый бизнес сортирным был!

— Это как? — не понял Зорин.

— А так! Подался я в Нижневартовск и в ихнем аэропорте приватизировал сортир. Ну и загнул там свою цену за вход. Мое право: тут я себе — сам пан, сам помещик! Кому не нравится, тот не пользуйся. Вот все эти пассажиры, встречащие, там, провожащие, и не пищали даж. Кому по-всамделишному приспичило, тот на цену уже не глядел — выкладал мошну, не ватлая. И таким вот макаром годка через полтора я, почитай, все общественные сортиры в том Нижневартовске под себя подгреб.

Он ухмыльнулся:

— Ежли я те скажу, сколь я бабок из тех сортиров выжимал, не поверишь! Бля буду!

Зорин и впрямь не знал, сколько можно выжимать из городских сортиров. А Гришаня покровительственно похлопал его по плечу — не журись, редактор! И продолжил свою одиссею:

— Так что я, почитай, на дерьме поднялся! Это потом уже пошло-поехало: лес-кругляшок, да целлюлоза, да всякие там скважины-хуяжины. Так что давай, редактор, вопрос решать! Сам теперь вишь: Гришаня — это тебе не Маланья с ящиком! Не люблю я вошкаться да вошкаться, чтоб — ни в горсть, ни в сноп. Вот и насчет гальстрита так же: с кем надо — договоримся, кому надо — подбросим вольную копейку, и — вперед! Сам понимашь: от тайги до Британских морей Красная армия всех сильней! Ты мне только подсоби концы сыскать: на кого выйти надо, чтобы гальстрит этот долбаный приватизировать?

— Слушай, — нашелся, наконец, Зорин. — А чего ты сразу за Гольфстрим ухватился? Ты бы, чем через океаны сразу прыгать, для разминки приватизировал, скажем, нашу Волгу! Вот так же откупил бы километр-другой в ее истоке — и взял бы за яйца всех ее пользователей, от Валдайской возвышенности и до самого Каспия! Согласно закону Авогадро!