Вас пригласили - [4]
– Вам, фиона, нужно отдохнуть и переодеться в сухое. Герцог ждет вас в гостиной к горячему чаю и ужину. У вас пятьсот мгновений ока[4]. Но прежде позвольте мне прекратить ваши страдания. – Он неопределенно махнул узкой, почти девичьей ладонью долу.
Я бы, вероятно, удивилась подобному педантичному гостеприимству и еще более – такому измельчению времени, но мой по-прежнему безымянный спутник, не дав опомниться, довел меня до нижней ступени лестницы и знаком предложил сесть. Я в онемении сделала, как велено. Он опустился на колени, взял мою ногу в ладони и слегка приподнял грязный и мокрый насквозь край юбки. Странно, однако мне все еще хватало сил смущаться:
– Фион… Простите… Я сей миг совсем замарашка… Я бы привела себя в порядок сначала… А что вы собираетесь делать?
Сияющие глаза цвета старого янтаря глянули на меня снизу вверх почти весело:
– Мне кажется, вам пора перестать хромать. Все тогда начнет получаться и быстрее, и лучше. Грязь у вас на платье не имеет значения. Пожалуйста, думайте о своей обиженной ноге.
– Как? Что же прикажете… мне о ней?… – От изумления я путалась в словах.
Юноша уже закрыл глаза, лицо его разгладилось и прояснилось. Несколько мгновений спустя он, не глядя на меня, произнес:
– Думайте нежно.
Несколько вдруг успокоившихся моих вздохов спустя будто горячие острые иглы мягко погрузились, одна за одной, в ступню, в голень, в колено, одновременно и раскаляя, и холодя кожу. Я изо всех сил гнала от себя оторопь и смущение – и пыталась «думать нежно» о своей лодыжке. То ли от морока сухого тепла, то ли от усталости, то ли от этого странного прикосновения меня почти затопило сном.
– Ну вот, кажется, все получилось. Вставайте, фиона!
Ничего непонятно про время. Кажется, я все-таки уснула, но мальчишеский этот голос вернул меня в явь. Я осторожно поднялась, недоверчиво ступила на левую ногу – и не почувствовала никакой боли. Мой провожатый же, более ничего не объясняя, повел меня вверх по лестнице и далее – полутемными коридорами, потом снова вверх… Похоже, мы где-то в башне. Вдруг остановившись, все еще не назвавшийся юноша распахнул одну из четырех совершенно одинаковых дверей и жестом пригласил меня войти. Я никогда сама не отыщу дорогу к этому коридору, не говоря уже о таинственной гостиной.
– За вами – теперь уже через триста мгновений ока – придут, фиона нола, и проводят к Герцогу. – Меня одарили еще одной уютной улыбкой. – А мое имя вам знать пока не обязательно. Герцог представит нас, если сочтет нужным.
Этих слов, как мой провожатый, видимо, решил, должно было хватить мне, дабы все сразу прояснилось и уладилось, и на этом откланялся и вышел. Дверь беззвучно затворилась, шаги стихли.
Голова моя теперь до странного прояснилась. Уже давно должно было наступить послезавтра. Триста мгновения ока! Я, наверное, сплю. От этой мысли все внезапно стало гораздо проще.
Я огляделась. Келья и будуар одновременно. Беленые стены сходились вверху четырехгранным сводом, по нему сновали блики от свечей в затейливом напольном канделябре. За тяжелыми темно-синими драпировками угадывалось окно. На помосте царило громадное ложе, накрытое атласом того же полуночного тона, что и портьеры. Два высоких табурета, полка с книгами, ночной столик, весь уставленный непрозрачными склянками и флаконами. Обстановка из снов людей, которые жили лет сто назад. На скамейке перед кроватью – чаша с водой, в ней горсть цветков лаванды. Имелся и небольшой камин – его, похоже, растопили задолго до моего появления. Ни лика Рида, ни даже таблички с Вечной Печатью нигде не видать.
Поразительное место. Тут есть вообще хоть один верный? Впрочем, мое «Житие» всегда со мной. Я запустила руку в недра сумки, пахнуло сырой кожей. Книга была на месте и почти не намокла. Достала, открыла где пришлось, быстро прочитала пару строк – на всякий случай.
Поплотнее прикрыв тяжелую дверь и придвинув к ней – мало ли что! – стул, я с ленивым наслаждением сбросила невыносимо тяжелый от воды плащ, стянула накидку, платье и нижний батист и даже попыталась сложить их так, чтобы не замарать грязью ковер. Воздух укутывал – блаженный, почти горячий, – и я, нагая, стояла, закрыв глаза, неподвижно, слушая хрипловатый щелк пламени в камине и рваную дробь дождя за окном. Потом опустилась на колени перед умывальной чашей, поднесла горсть благоуханной воды к лицу, вдохнула сонный маслянистый запах. Осторожно, чтобы не слишком лить на пол, отмыла грязь с разбитых колен, поплескала на тело. Перебрав флаконы на столике, нашла мазь – старинное знахарское снадобье от порезов и ушибов. Рид милосердный, какая забота… Но – время, время! Сколько там осталось от тех трехсот мгновений? Не стоит злоупотреблять терпением неведомого хозяина, раз ему так дороги миги.
На невысокой скамье у стены я заметила какие-то одежды и решила, что в это, видимо, мне предлагают облачиться. В полном замешательстве покрутив в руках бесформенное, как мне показалось сначала, одеяние, я скользнула в атласную тунику уже привычного сумеречного цвета – по росту мне, до самого пола, свободную настолько, что, когда я стояла неподвижно, ткань держала меня только за плечи. Рукавов не было, зато пройма спускалась до самых кончиков пальцев. Ходить в этом «платье» и не путаться в складках я могла только очень медленно и осмотрительно, придерживая перед собой подол. Под той же скамьей нашлись и незатейливые ременные сандалии. На ложе обнаружилась огромная шаль, сливавшаяся по тону с покрывалом. Никаких нижних платьев, юбок, туфель… Я же буду совсем голая под этим синим атласом!
Молодой резервист-аспирант Гранж направляется к месту службы в «крепость», укрепленный блокгауз, назначение которого — задержать, если потребуется, прорвавшиеся на запад танки противника. Гарнизон «крепости» немногочислен: двое солдат и капрал, вчерашние крестьяне. Форт расположен на холме в лесу, вдалеке от населенных пунктов; где-то внизу — одинокие фермы, деревня, еще дальше — небольшой городок у железной дороги. Непосредственный начальник Гранжа капитан Варен, со своей канцелярией находится в нескольких километрах от блокгауза.Зима сменяет осень, ранняя весна — не очень холодную зиму.
Жюльен Грак (р. 1910) — современный французский писатель, широко известный у себя на родине. Критика времен застоя закрыла ему путь к советскому читателю. Сейчас этот путь открыт. В сборник вошли два лучших его романа — «Побережье Сирта» (1951, Гонкуровская премия) и «Балкон в лесу» (1958).Феномен Грака возник на стыке двух литературных течений 50-х годов: экспериментальной прозы, во многом наследующей традиции сюрреализма, и бальзаковской традиции. В его романах — новизна эксперимента и идущий от классики добротный психологический анализ.
Вниманию читателей предлагается сборник произведений известного русского писателя Юрия Нагибина.
В истории лабиринта бывали времена, когда центр вербовал снаружи отряды профессиональных убийц, а затем отправлял их в сети, чтобы, рассеявшись там, они преследовали редакторов, чьи наблюдения больше не удовлетворяли чиновников из центрального бюро надзора. Убийцы действуют в полной темноте и получают жалованье, зависящее от числа шкур, которые они приносят из своих подземных экспедиций. Встречаются записи о приемах быстрого сдирания кожи…Роман известного французского художника и поэта-сюрреалиста Клода Марга «Грузовой лифт» – подлинный литературный лабиринт, уводящий читателя в замки Франца Кафки, безумие Роберта Вальзера и призрачные пейзажи китайской живописи.
Увлекательное, поэтичное повествование о кругосветном путешествии, совершенном молодой художницей на борту грузового судна. Этот роман — первое крупное произведение немецкой писательницы Фелицитас Хоппе (р. 1960), переведенное на русский язык.
Эта книга – приглашение к путешествию. Эти путешествия совсем не обязательно сопряжены с дальними поездками, хотя, бывает, и с ними тоже. Путешествие – это изменение баланса между знакомым и незнакомым. Привычные вещи, города, ситуации могут оказаться не такими, какими мы привыкли их воспринимать, подчиняющимися малопонятным нам законам. Для этого надо в них всмотреться. «Всматриваться» – одно из ключевых слов в этой книге.
Когда в стране произошла трагедия, «асон», когда разрушены города и не хватает маленьких желтых таблеток, помогающих от изнурительной «радужной болезни» с ее постоянной головной болью, когда страна впервые проиграла войну на своей территории, когда никто не может оказать ей помощь, как ни старается, когда, наконец, в любой момент может приползти из пустыни «буша-вэ-хирпа» – «стыд-и-позор», слоистая буря, обдирающая кожу и вызывающая у человека стыд за собственное существование на земле, – кому может быть дело до собак и попугаев, кошек и фалабелл, верблюдов и бершевских гребнепалых ящериц? Никому – если бы кошка не подходила к тебе, не смотрела бы тебе в глаза радужными глазами и не говорила: «Голова, болит голова».
Добро пожаловать в мир Никки Кален, красивых и сложных историй о героях, которые в очередной раз пытаются изменить мир к лучшему. Готовьтесь: будет – полуразрушенный замок на берегу моря, он назван в честь красивой женщины и полон витражей, где сражаются рыцари во имя Розы – Девы Марии и славы Христовой, много лекций по истории искусства, еды, драк – и целая толпа испорченных одарённых мальчишек, которые повзрослеют на ваших глазах и разобьют вам сердце.Например, Тео Адорно. Тео всего четырнадцать, а он уже известный художник комиксов, денди, нравится девочкам, но Тео этого мало: ведь где-то там, за рассветным туманом, всегда есть то, от чего болит и расцветает душа – небо, огромное, золотое – и до неба не доехать на велосипеде…Или Дэмьен Оуэн – у него тёмные волосы и карие глаза, и чудесная улыбка с ямочками; все, что любит Дэмьен, – это книги и Церковь.
В мире, где главный враг творчества – политкорректность, а чужие эмоции – ходовой товар, где важнейшим из искусств является порнография, а художественная гимнастика ушла в подполье, где тело взрослого человека при желании модифицируется хоть в маленького ребенка, хоть в большого крота, в мире образца 2060 года, жестоком и безумном не менее и не более, чем мир сегодняшний, наступает закат золотого века. Деятели индустрии, навсегда уничтожившей кино, проживают свою, казалось бы, экстравагантную повседневность – и она, как любая повседневность, оборачивается адом.