Вас любит Президент - [111]

Он отступил от Гвен и положил пистолет на пол.

– Увидеть тебя мертвым, – сказал Лерой. – У меня бы голова закружилась от счастья. Честно. Ты себе не представляешь.

Ладлоу ударил Лероя наотмашь по лицу. Лерой едва успел закрыть здоровый глаз.

– Хороший аргумент, – отметил Лерой.

– Я неправильно сформулировал вопрос, – небрежно сказал Ладлоу. – Прими мои извинения. Что сделало бы тебя счастливым на какое-то продолжительное время? Я имею в виду – помимо обычного твоего ассортимента восторгов – избиения людей, которые не могут тебе сопротивляться, беспричинного пьянства в паршивых пабах в Ист Вилледже? Не секс ли?

Лерой поднял действующую бровь.

– Может быть, – сказал он. – Ты многое обо мне знаешь, оказывается.

Он стер плечом кровь с губы.

– Секс, – продолжил лекцию Ладлоу, – есть самый очевидный акт использования власти и подчинения власти, во время которого мужчина играет роль щедрого властителя, а женщина покорной рабыни, упивающейся щедростью и нежностью мужчины и боготворя его, как ее личного Бога. Чем больше покорность женщины, тем больше власти и тем утонченнее опыт. Обычно отсутствует важный элемент – власть над жизнью женщины. Тут блюстители закона забираются к тебе в постель. Об этих мерзавцах невозможно не думать, и поэтому счастье твое, Лерой, неполно. Правительство – самый злостный сексуальный преступник, если хочешь знать. Мой метод позволяет достигать полной нирваны. Никаких похотливых подслушивающих, подглядывающих в моей скромной chambre des plaisirs. Недостаток один – в конце концов я действительно должен женщину убить, дабы продолжать в безопасности мой эксперимент над человечеством. Я не злой, просто у меня нет выхода, даже когда объект мне очень нравится. Впрочем, у меня есть власть позволить жертве жить так долго, как я захочу. Именно поэтому сеансы мои, как правило, долгие.

– Ну и детство у тебя было, наверное, – сказал Лерой. – Ад кромешный.

– Детство как детство.

– Нужно было попробовать альтернативы.

– Прости, как? Какие альтернативы?

– Не знаю, – сказал Лерой. – Литературу елизаветинского периода?

– А, да. Искусство, – Ладлоу издал смешок. – Мне некоторое время было интересно, признаюсь. Но что такое искусство как не толпа жалких неудачников, жаждущих абсолютной власти и ноющих о невозможности ее достижения?

– Есть также амбиция, – заметил Лерой.

– Амбиция есть средство приобретения власти путем завоевывания любви аудитории, – высокопарно сказал Ладлоу, и это в иное время рассмешило бы Лероя. – Я приучил себя не удовлетворяться заменителями.

– Ты пурист, – предположил Лерой, прижимая язык к верхним зубам. Вроде бы на месте.

– Я реалист. Например, одна из причин, по которой я сейчас с тобой беседую – мне нужно выговориться, чтобы не было соблазна делиться впечатлениями с незнакомцами, или членами моей семьи, которые могли бы заявить о моих впечатлениях в полицию. Кстати, зачем бы им было на меня стучать, как ты думаешь? Материальной выгоды нет. А все дело во власти. Посадить самого неуловимого преступника в истории за решетку, держать в дрожащих пальцах нить его жизни, злорадствовать – это ли не власть?

– Может, кто-нибудь из них пожалел бы твои будущие жертвы, – предположил Лерой.

– Перестань, – сказал Ладлоу. – Мы здесь все взрослые, Лерой. Если бы какая-нибудь группа людей действительно вознамерилась бы освободить человечество от невзгод, я бы, наверное, к ним присоединился, потому что, черт тебя возьми, я-то как раз очень сочувствую человечеству. В отличие. Я плоть от плоти человечества. Но каждая якобы попытка спасти человечество, если присмотреться, оказывается просто еще одной попыткой захватить власть. Революционные спасатели рассуждают о справедливости и сочувствии до того как, растоптав и иногда физически уничтожив конкурентов, обнаруживают, что позиции их крепки. Треп некоторое время продолжается, но действий нет.

– О политической философии мне ничего не известно, – сказал Лерой. Он бы покачал с сожалением головой, если бы не знал, что будет больно. – А героин ты не пробовал?

Ладлоу еще раз его ударил.

– Счастье, по определению, приходит вспышками, или волнами. Рано или поздно наступает насыщение. И тогда, – сказал Ладлоу, – ты ищешь что-нибудь новое. Кроме того, люди меняются с возрастом. Думаю, что к пятидесяти годам я переменюсь. В пятьдесят лет власть привлекает гораздо меньше. Комфорт важнее, и, да, любовь тоже важнее. Может, займусь благотворительностью. Но хотелось бы уйти на высокой ноте. Думаю, что финальным аккордом будет женщина Президента. Последний акт. К несчастью, среди них нет красивых. Не знаю, почему, может, для того, чтобы быть выбранным в Белый Дом нужно иметь некрасивую жену, дабы избиратели не чувствовали себя в очередной раз ущемленными. Но если появится красивая, а мне еще не будет пятидесяти, черт с ним, сделаю и закрою счет. Конечно, настоящая власть вовсе не там, но восприятие порой не менее важно, чем реальность, а большинство людей действительно воспринимают Президента, как самого могущественного человека на планете. Ты об этом знаешь, Лерой, или – мсье Ле Руа? Ты американец по рождению, но методы у тебя французские. – Он усмехнулся. Лерой откинул назад голову, чтобы уменьшить течение крови из носа. – Сперва, – сообщил ему Ладлоу, – я думал, что гады из Лангли на меня вышли, хотя зачем это им – я не мог себе представить. Вскоре я понял, что Лангли не при чем. У всего этого цирка, что ты устроил, был явно французский привкус, а уж использование женщины-любителя и участие ее в засаде – ну, знаешь! Крысы из ЦРУ безусловно используют женщин, и всегда использовали, но в романтизме их обвинить нельзя. Дай женщине женскую работу, пусть она следует инструкциям свято, пусть задушит или отравит кого-нибудь, и быстро уйдет – да, это понятно. Но ЦРУ никогда не сунет юбконосительницу в дело, требующее импровизации. Есть классический рассказ Эдгара Аллана По о парне, который говорит, что если хочешь что-нибудь спрятать, прячь там, где никто не будет искать – у всех на виду. Рассказу полтора столетия, но девушки остаются девушками. Они всегда находят самые худшие места для прятанья. Можно было бы повесить табличку над каждым, с надписью «Здесь камера». То бишь – морозильник, матрас, коробка из-под обуви, конверт, приклеенный к раковине. Все, что мне понадобилось сделать – определить каждый трансмиттер и заблокировать сигнал. Ты позволил ей и в этом доме, в засаде, действовать по ее усмотрению. В результате – главный агрегат находится в подвале, а не закопан в чей-нибудь газон в пятидесяти ярдах, и не стоит просто на крыльце, замаскированный под мусорное ведро. Я не знаю, кто спит с хозяйкой этого дома, но рядом с агрегатом в подвале нашлась бейсбольная бита. Как удобно.