Варяжские гнезда - [54]

– Царь, – сказал он, – я узнал достоверно, что люди Турима продают в городе купцам украденные у нас золотые вещи и камни самоцветные. Хочу все у него отобрать. Теперь ряженые по улицам ходят. Позволь нам тоже эту потеху устроить.

– Ты думаешь, что Турим ряженых принимать будет и даст себя обмануть? – спросил удивленно Водан.

– Этого именно я не думаю, – отвечал Нафан. – Он и не будет подозревать, что имеет дело с ряжеными. Он великий бабник, и я ему красавицу сватать пойду.

– Посмей только! – с негодованием воскликнул царь. – За честь каждой из наших жен и дев ты отвечаешь головой. Да и не найдешь ты такой подлой, которая пошла бы себя продавать разбойнику.

– Я не жены, ни девы не возьму! – отвечал Нафан.

– Какая же это будет красавица – ни жена, ни дева? – удивился Водан.

– Гота Гензериха знаешь? – спросил Нафан.

– Молодой красавец, белокурый, голубоглазый. Мал ростом, да лихой воин! – припомнил Водан. – Так вдвоем и пойдете?

– Мы-то пойдем на санках вдвоем, а ты нам вышли в лес полсотни конных. Мы им скажем, что сделать.

На другой день Нафан исчез и пропадал более суток. Затем три дня видели его пьяным с утра до вечера. На четвертый он просил царя о высылке в лес конных и вооруженных людей, разбитых на кучки под видом охотников. К вечеру он переоделся в кифан с голубыми кистями, обвязал голову повязкой с бахромой и накинул сирийский полосатый, верблюжьей шерсти, белый с черным, плащ с наглавником. Гензерих был одет в готское голубое женское платье, с золотым ожерельем на шее. Голова и лицо его были прикрыты фатой, а на плечи была накинута лисья шуба. Сели в сами и поехали рекой по льду.

Городок Турима был очень не велик. В нем было всего с десяток изб бревенчатых, крытых соломой. Насыпи и частоколы поражали своей высотой. Вокруг городка был широчайший ров. Горожане говорили, что из дома Турима шел подземный ход в пещеру, где было главное хранилище его награбленных сокровищ.

Гостей опросили у ворот и пропустили. Турим ждал их в мирном покое. Это был богатырь огромного роста, лет за пятьдесят, с сильной проседью в темно-русой бороде. На нем был синий кафтан, скроенный наподобие сорочки и вышитый серебром.

– Свиное ухо! – приветствовал он Нафана. – Не надул! А у меня уже петля на тебя готова была.

– Ты, благородный, худыми словами не ругайся, когда тебе люди услугу делают! – с низким поклоном отвечал Нафан. – Благороднейшая Матильда соизволила пожаловать со мной и жаждет тебя обнять. Надеюсь, что ты вознаградишь меня за труды мои не петлей, а чем-нибудь более веским и более приятным.

Поддерживаемая слугами, мнимая Матильда была выведена из саней и проведена в пиршественную палату разбойника. Стол был уставлен яствами и кувшинами с пивом и медом.

Турим облапил красавицу как медведь и повел ее к столу.

– О, дева, рай души, – сказал он. – У меня уже есть восемь жен, но ты будешь первая. Сними покрывало, дай насмотреться, радость, на тебя. По глазам вижу, что ты дивно хороша, но и черты лица твоего дай рассмотреть; дай упиться поцелуем в уста твои медовые.

На поцелуй Гензерих согласился, но затем опять опустил фату, закрыв лицо.

– Садись за стол, красавица, – сказал Турим, – вкуси всего, что только тебе приглянется. Вот окорок зубра, вот кабанья голова, вот медвежьи лапы, а там рябчики, глухари, зайцы, осетр, налимы, щуки; брусника ягода – одна в меду, другая в уксусе (мне бень-Гедеон говорил, в твоих краях она вовсе не растет), яблоки, груши, сливы свежие, малина да красная смородина в уксусе моченые. А запить, чтоб сердцу веселее было, и медом, и пивом можно.

И хозяин, и гости принялись за еду и питье. Гензерих жеманно то откидывал, то закидывал фату, чем только возбуждал любопытство и разжигал страсть Турима. Ел и пил он без устали, и хозяин только удивлялся, как исчезали кусок за куском, дичь, плоды, рыба и поглощались рог за рогом пиво и мед.

– Покушать-то невеста любит, – сказал Турим Нафану. – И пьет, что добрый воин, не хмелея. Наши девки так есть и пить не умеют.

– Доблестный и преславный витязь Турим, – сказал ему в ответ Нафан. – Не ведома тебе тому причина! Ведь голубушка наша восемь дней не ела и не пила. Вся душенька ее по тебе, соколу ясному, тосковала, все думала она крепкую думушку, как с тобой она увидится и как тебя повелителем своим назовет.

Турим, слыша эти слова, просиял, Нафан, закончив речь, опрокинул себе в горло еще огромный турий рог меду. Язык у него начинал заплетаться, и к уже достаточно искаженным словам славянским он стал приплетать еврейские, финикийские, греческие и готские. Гензерих, опасаясь, что такое состояние его спутника может кончиться не добром для них обоих, начал толкать под столом Нафана ногой и метать на него молниеносные взгляды.

– Однако, милая невеста наша, – заметил Турим, – умеет сердиться. Как гневно она на тебя смотрит.

– Она кротка, – сказал Нафан, – как голубица. Гнев не ведом ее мягкому сердцу. Но, великий богатырь, не ведомо тебе, что она восемь суток не спала. И днем, и ночью мыслям ее являлся славный образ твой, и все время жаждала она увидеть твои ясные очи и пасть в твои объятия.