Варяги - [20]

Рюрик поклялся перед изваянием четырёхглавого Святовита отомстить за смерть отца.

ПРИИЛЬМЕНЬЕ: НАЧАЛО IX ВЕКА

Град старейшины Славена зарос ольшаником да березняком, уже и молодые ели кое-где прикрывали шатром чахлую листву тоненьких осинок. Пустым стало место, где когда-то кипела жизнь. Давно это было, ещё до старейшины-княза Буривоя, что в восьмом колене родичем Славену доводится. Старики сказывают, будто бы дед Буривоя именем Братислав с согласия всего рода Славена повелел ставить новый град, отступя от Ильмень-озера вниз по Мутной. И причин тому указывали несколько.

Перво-наперво, старый Славен по незнанию новых мест срубил град на мокроте, весеннее половодье нет-нет да подтапливало его. То не единственная поруха. Другая — как задует озёрный ветер-неугомон, спасу от него нет, град перед ним обнажённый, единым частоколом прикрыт, потому и дрожит, как тот осиновый лист, и гнилицей-осенью, и мореной-зимой. Опять же и для ладей всё больше искали затишного места в Мутной — кому хочется, чтобы посудину, любовно своими руками слаженную, ильменская волна о камни била. Была ещё одна причина, но о ней предпочитали не говорить, хотя каждый и держал в голове. Мутная торной дорогой стала, гости по ней с ранней весны до поздней осени снуют. Вдруг взбредёт в голову кому-нито прощупать крепость рода Славена. Мутную в таком разе и брёвнами перехватить можно, остановить чужие ладьи на подходе к граду. В озере того не сделаешь.

Новое место для града старейшина-князь Братислав с другими старейшинами многократно увеличившегося рода определил на крутом левом берегу Мутной. Взлобок привольный, в любые три стороны селись, коли не страшит лесное утесненье. А чего его бояться — руки свои, секиру держат привычно, ухватисто.

Селились всё же в привычной соседской близости. Избы с надворными строениями рассыпались по всему прибрежному взлобку волей хозяев да красотой места. Посмотреть издали — неумеха-сеятель сыпанул неверной рукой, и упали они вкривь и вкось и выросли одна на другую непохожими. Но все вместе за стеной частокола единое целое представляли — град. И имя к нему прилипло сразу же — Новый град, Новеград.

Но память Славена-прародителя сохранилась. «Мы — словене новгородчи», — охотно отвечали жители Нового града на вопрос любопытствующего заезжего гостя.

И сами, попадая нередко в чужую землю, именовали себя только так, забыв, что когда-то род их прозывался антами[12]. И пришли они к Ильменю не по доброй воле. Злые степняки-кочевники обры вынудили податься на север. И повёл их в тот многотрудный поход старейшина Славен. Имя само за себя говорит. Может, Славена того поперву и не так звали, кто ведает. Да вот в памяти он Славеном остался. Имя себе делами сотворил.

Старина долго держится в памяти, но приходит время, и она за ненадобностью отмирает. На смену отжившему торопится новое, спешит прокладывать-торить собственные пути. Что обычай, что человек, разница лишь во времени. Новые обычаи вызревают неизмеримо медленнее. Но и опять же это от людей зависит. У новеградцев, наверное, ещё с лёгкой руки Славена, вошло в обычай не сидеть на месте, довольствуясь тем, что могли дать Ильмень, Мутная, немереные леса да выдранные из-под них клочки пашни, по которым каждую весну заботливо шагал за сохой ратай.

Кажись, всё есть у новеградцев — и хлеб, и к хлебу. Но нет, не сидится им на одном месте. Чуть потянуло весной, и молодшие запоглядывали на старших: отпустят ли на Онего-озеро али на Янтарное море сбегать, проведать ближних и дальних соседей? Не только забавы ради — от забав тех и прибыток немалый. Старшие то понимают, нередко, пользуясь своей властью, оставляют молодших дома хозяйство вести, а в поход ладятся сами, полагая, что в таком деле опыт да смекалка житейская поважнее удали да задора безбородых.

Князь-старейшина не препятствует путешествиям. Граду от них прямая выгода. Давно перестал быть диковинкой солнечный камень[13] Янтарного моря, много других поделок из чужих земель проходит через руки новеградцев, отправляясь дальше к веси, чудинам, кривичам, дальней мери[14], до которой плыть и шагать — ого-го, ноги стопчешь. Однако же новеградцы и плывут, и идут, не страшась. Потому как знают — обратный путь лёгким будет. Не лёгкостью поклажи, а леготой сердца: и в пять, и в десять раз обменное ценнее обмениваемого. Старейшины градские пересмотрят товар, установленную меру отложат на устроение града и его оберег — то справедливо; с остальным хоть на торговую площадь иди, хошь в клеть поклади до прибытия заморских гостей. То твоё дело, в своём зажитье ты волен. В Новом граде такой обычай установился, не то что, скажем, у вепсинов[15] — там до сего дня всё, что ты своей головой да руками промыслил, могут в род забрать. Потому и бедны они, сидят на месте, мало кто в Новеград с товаром добредёт, да и то по приговору рода. Без нашей секиры да ножа доброго попробуй-ка в глухомани обойтись.

Потому новеградец завсегда желанный гость в их селениях. Несут ему всё, что имеют, меняются не торгуясь. Иной раз за кованую секиру пестерь шкурок куницы набить можно, кадушку-другую мёду в ладью погрузить.