Варварская любовь - [55]

Когда мать Франсуа умерла, Жоржина обыскала каждый ящик в секретере и кладовке, но не нашла никаких следов Жана, только свидетельство о рождении матери, список долгов и пачку писем на английском, которые она не смогла прочесть, но сохранила на всякий случай. Остальное она сожгла вместе с простынями со смертного ложа. Сомнений не было. Призрак привел ее сюда, и она должна посвятить себя воспитанию Франсуа. Пугало ее только то, что он может умереть, как карлик, или заразный гул за окном заберет его от нее. Она бы предпочла жизнь в деревне, где можно спокойно думать о спасении, но отсутствие корней непременно заметили бы, и сплетни помешали бы будущему.

Годы странствий не были к ней снисходительны. Колени и щиколотки стали шишковатыми, ноги искривились, как корни. Скоро Жоржина уже не могла выходить из дома. Франсуа был у нее на посылках, а она сидела около радио, погруженная в дрему, и просыпалась только на звуки аккордеона. Иногда мальчик притворялся, что хочет спросить об отце, просто для того, чтобы услышать те, другие, приукрашенные истории – об Эрве Эрве, поборовшем чемпионов из дальних стран – le Suède, le Gèant, le Russe Noir[39], – или о мускулистом мальчике и его хрупкой сестре. Истории о невероятной любви его волновали.

И только когда Франсуа исполнилось шестнадцать, он начал сомневаться. И подсчитал года. Бабушка искала его семь лет, сакральное число, а потому подозрительное, а ему было шесть. Он узнал из энциклопедии, что созревание плода длится около двухсот восьмидесяти дней, чуть меньше, чем девять месяцев. Он занялся вычислениями и выяснил, что если отец явился ей в виде призрака, это должно было случиться в недели зачатия. Но Франсуа смутно припоминал, что даже в последние месяцы жизни мама все еще ждала. Иногда в теплые летние вечера она была уверена, что отец вот-вот вернется, и просила Франсуа подкрасить ей лицо – руки тряслись, и она научила его делать макияж. Они вместе изучали ее отражение, пряди ее волос на коже казались живыми. С ненужной медлительностью он подводил ей губы и глаза, румянил щеки, каждое ласковое минутное движение тянулось по лицу, так что дыхание ее становилось свистящим, словно от удовольствия. Потом они сидели на крылечке, ожидая отца, а вокруг них в заходящем солнце вились комары, летевшие с полей, подобно дыму.

В первый день рождественских каникул он занялся исследованиями. Резкое похолодание покрыло окна инеем, и бабушка сдалась сонному оцепенению у батареи. Недалеко от их квартала строился Stade Olympique[40], из-за громыхания кранов, грохота грузовиков с цементом и отбойных молотков она его не слышала. На дне мешка для шитья, рядом с запасными четками, он нашел связку писем.

В школе он овладел зачатками английского, достаточными для того, чтобы понять смысл написанного. Дорогая Мадлен, так начиналось каждое письмо – и продолжалось упоминаниями шахтерского городка или строительного проекта на Юконе или Аляске. В письмах говорилось о деньгах; он обещал вернуться к зиме, если все сложится удачно, и в каждом письме в какой-то момент он спрашивал о маленьком Фрэнке. Как там малыш Фрэнк? Подрастает ли? В самых смутных, далеких закоулках памяти Франсуа находил воспоминание, что отец называл мать Мадлен. Каждое письмо было подписано: «Фрэнк» и на каждом значился иной обратный адрес в Юконе, Саскачеване или в Британской Колумбии; два письма пришло из Альберты, одно – с Аляски. В нескольких упоминалось о болезни матери, и отец спрашивал, принимает ли она лекарства. В последнем письме в связке он прочел: «Передай Фрэнку привет, или ты все еще настаиваешь на имени Франсуа?»

Снегоуборочная машина тащила по улице скребок. Стоял безжалостный зимний день, на снежных наносах сверкало солнце, батарея гудела и шипела. Вдали слышался грохот отбойных молотков. Бабушка храпела с открытым ртом, были видны коричневые коренные зубы.

Он достал учебник английского. Тщательнее, чем за все годы в школе, он написал короткое письмо, где объяснял, кто он такой, что мать умерла и что он ищет отца. Он повторил письмо одиннадцать раз, по каждому из адресов, останавливаясь только затем, чтобы потереть затекшую руку. Потом стащил деньги из банки под раковиной. Он запечатал конверты непослушными от холода пальцами и за несколько минут до мессы отослал письма.

Тем летом Франсуа не получил ни одного ответа. Слишком маленький для своего возраста, он продолжал исполнять обязанности служки при алтаре, и отец Вильбро, который прикладывался к фляжке, а после литании косил вбок, как водитель грузовика – на обочину, почти не обращал на него внимания. Зато перестал передавать им деньги, а бабушка стала слишком плохо видеть, чтобы шить, и на пособие по безработице еле могла платить за квартиру и покупать еду. Она уже не была женщиной, чьи нравоучения очищали гнев Божий.

Станешь ли ты наконец священником? – спрашивала она и повторяла, что священники получают пожизненную стипендию.

Франсуа подумывал о работе, но понятия не имел, с чего начать, так как выглядел слишком молодо. Деньги обещали возможности, свободу, приличную одежду, обратный билет в прерии. Нужна ли ему причина желать всего этого?