Варвара Асенкова - [9]

Николай I как-то сказал водевилисту П. А. Каратыгину:

— А брат-то от тебя хлеб отбивает!

— Ничего, ваше величество, — отвечал Каратыгин, — лишь бы соль мне оставил.

Водевиль давался во всех придворных спектаклях. Члены царской семьи, случалось, выступали не только в качестве ценителей и судей, но даже в роли «режиссеров».

Как-то в Петергофе, перед началом представления, Николай вызвал из артистической уборной артиста А. М. Максимова. Тот явился в костюме франта-писаря, уже надетом для водевиля.

— А отчего ты без перчаток? — спросил Николай.

— Ваше величество, писаря не имеют права перчаток носить, — отвечал Максимов.

— Ну, писарь создание особое, он именно то и делает, что ему запрещают, — со знанием дела заметил царь.

— По-моему, ты перчатки надень, — поддержал брата Михаил Павлович. — А только заметишь в толпе офицеров — тотчас снимай!

И все-таки водевиль тридцатых годов вовсе не всегда являлся такой безделицей, о которой следует говорить пренебрежительно.

«Купцы, чиновники, разночинцы, актеры пестрой толпой выходят на сцену водевиля 30-х годов, — пишет исследователь русского музыкального театра А. А. Гозенпуд. — Иногда мелькает и блуза мастерового. Гуще становятся жанровые краски, явственнее ощущается связь с бытом. Хотя по-прежнему драматурги обращаются к переводам и переделкам произведений иностранных авторов, но все чаще появляются пьесы, связанные, с русской действительностью. Один из современников так описывает встречу Ленского с Пушкиным. Великий поэт сказал водевилисту «Я посоветовал бы вам не переводить и не переделывать, а самому сочинять»…

Если авторы предшествующей поры довольствовались колкими выпадами по адресу противников… то водевилисты 30-40-х годов непосредственно выводят их на сцену. Булгарин появляется под призрачным псевдонимом Задарина в «Петербургских квартирах» Кони, рецензент «Северной пчелы» Яковлев становится героем «Знакомых незнакомцев» Каратыгина, и актер, игравший его роль, воспроизводил на сцене внешние черты оригинала. Ленский вывел в «Льве Гурыче Синичкине» Кони под именем Борзикова и т. д..»

Надо сказать, что ни значительные, ни легкомысленные водевили первой половины прошлого века не могли существовать без ярких, талантливых, многогранно одаренных актеров — только их вдохновением мог он резвиться и веселить публику И такие актеры явились. Зрители Александринского театра весело смеялись и аплодировали лучшим водевильным артистам России — Асенковой и Дюру Водевиль утверждал свое существование под звуки маршеобразных или танцевальных увертюр, зажигательных куплетов и криков «Асенкову». Именно ей обязаны своим успехом многие водевили Кони, Ленского, Каратыгина, Григорьева.

Играть в водевилях брались многие русские актеры, но овладеть этим труднейшим сценическим жанром удалось единицам. Можно было играть его, лишь обладая от природы той удивительной легкостью, музыкальностью, даром импровизации, кокетливым очарованием, блеском и изяществом, какими обладала Асенкова. И в водевилях более серьезных, где отчетливо сквозили социальные черты, и в водевилях развлекательных, особенно с переодеванием, где героин?? появляется в мужском костюме в порядке мистификации или даже играет мужскую роль, — Асенкова не знала себе равных. Петербургская публика замирала в восхищении, когда артистка пела какой-нибудь куплет, чуть звеня в такт шпорами или показывая ножку:

Как военные все странны!

Вот народ-то пресмешной!

Так и бредят беспрестанно

Только службой фрунтовой!

И чтоб с ней не расставаться,

То хотят нас приучить

По команде в них влюбляться

И по форме их любить!

«Водевиль хорош, хоть в нем толку мало. Водевиль может быть мил и без него, особенно, если играют г Дюр и девица Асенкова», — писали газеты.

Обаяние Асенковой становилось для многих ее зрителей обаянием водевиля. И если бы артистка не сыграла своих лучших комедийных и драматических ролей, а явилась бы только «героиней водевиля», как назвал ее один из современников, она все равно осталась бы тою Асенковой, имя которой звучит сегодня как легенда.

Рядом с именем Асенковой часто звучало имя Дюра. Он стал ее постоянным и главным партнером до последнего дня своей жизни.

Памяти этого своеобразного артиста посчастливилось еще меньше, чем памяти Асенковой: о Дюре не написано не единой книги. Хотя в те дни Кони назвал Дюра «первоклассным актером России».

Жан Батист Дюр, выходец из Лиона — дед будущего актера, — стал живописцем при дворе последнего польского короля Станислава Понятовского. А потом легко поменял кисть портретиста на оружие более опасное и пал, защищая чужого ему монарха. Жизнь его наследника Иосифа Дюра похожа на жизнь Фигаро. Переменив множество городов и профессий, он стал модным дамским парикмахером в Петербурге. В декабре 1807 года у него родился сын Николай Дюр, которому судьба предначертала прославить свою короткую фамилию в истории русского искусства.

В девять лет отец отдал сына в Театральное училище.

Его учили танцу и истории, прыжкам и. географии. Но походы Александра Македонского и климат Африки увлекали его значительно меньше, чем батманы и глиссады. Учитель, Дидло, сразу разглядел в мальчике драгоценные качества таланта: душевность, грацию, лукавство, искренность и совершенную свободу владения своим телом.