Варвар в саду - [85]

Начинаниям этим сопутствует литературный ренессанс Гесиода, Феокрита и Вергилия, которым вторят новые поэты: Томсон, Геснер, Юнг и Грей^{262}. Патроном буколической литературы во Франции является постаревший Фенелон. «Среди тополей и верб, коих нежная свежая зелень кроет бессчетные гнезда птиц, распевающих днем и ночью», струится река Ксанф. «Равнины покрыты золотистыми хлебами, холмы прогибаются под тяжестью виноградников и растущих амфитеатром плодовых деревьев. Природа здесь была радостна и приятна, а небеса сладостны и лучезарны; земля готова была истечь из своих сосцов новыми богатствами в награду за труд земледельца»^{263}.

Сентиментальный пейзаж — это декорация сентиментальной экономики, и, наверное, не будет преувеличением утверждение, что в Аркадии били источники утопического социализма. Вергилий прохаживался там с Прудоном^{264}. Поселянка Проксиноя «пекла вкуснейшие пирожные. Она разводила пчел, мед которых был слаще того, что в Золотой век стекал на радость людям по стволам дубов. Коровы сами приходили и предлагали потоки молока… дочь подражала матери и, гоня своих овечек на лужок, с безмерным удовольствием пела. И в такт этой песне ласковые ягнята плясали на зеленой травке».

Часть парка, соседствующая с местами, отведенными для философской задумчивости и чувствительных переживаний маркиза и его гостей, посвящалась «возлюбленным поселянам». Там была площадка для стрельбы из лука (с незапамятных времен этот спорт весьма почитался в Валуа), а под дубом круг, где под звуки деревенского оркестра танцевали народные танцы гийо, сот и перетту.

Des habitants de l’heureuse Arcadie,

Si vous avez les nobles moeurs,

Restez ici, goûtez-y les douceurs

Et les plaisirs d’une innocente vie…[104]

Так велел высечь на камне маркиз, который к тому же писал стихи, и то, как густо нашпигован ими эрменонвильский парк, свидетельствует, что он питал определенные иллюзии по части своего таланта.

Концерты для высшего общества часто проходили на Тополином острове, и встретился Жирарден с автором «Деревенского колдуна»^{265} как раз в связи со своими музыкальными интересами. Жан Жак приехал в Эрменонвиль 20 мая 1778 года и поселился в одном из парковых павильонов вместе с неотлучной Терезой Левасер. То были последние дни философа. Он бродил по окрестностям («дабы побудить мой разум к работе, нужно, чтобы тело пребывало в движении»), карманы у него всегда были полны зерном для птиц. Он играл с детьми, рассказывал им сказки. Сообщал о намерении написать произведение, которое дополнит «Эмиля», строил музыкальные планы. Но главное, прогуливался по парку, как и пристало автору «Прогулок одинокого мечтателя», собирал гербарий и вздыхал над любимым своим растением — барвинком. «Эти шесть недель выпадают из писательской биографии Руссо: ни одна строчка его произведений не помечена датами пребывания в Эрменонвиле». Руссо жил в парке маркиза как в средоточии воплотившейся мечты.

Природа смилостивилась над ним, даровав легкую смерть, однако ее внезапность возбуждает подозрения. В ночь на 4 июля 1778 года, через два дня после кончины, тело его при свете факелов упокоилось в самом красивом месте парка, на Тополином острове. Надпись на гробнице гласит: «lei repose l’homme de la nature et de la vérite»[105]. Кроме романтической стороны, у этого погребения был еще и практический аспект. Пятью неделями раньше духовенство запретило хоронить Вольтера в освященной земле.

Тело Руссо покоилось в гробнице, украшенной барельефом Лезюера. По решению Конвента (при усиленном сотрудничестве Терезы Левасер) оно было перенесено в Пантеон. Но дух Жана Жака остался в Эрменонвиле, который стал объектом литературных, философских и даже императорских и королевских паломничеств. Здесь — если верить легенде — Наполеон произнес знаменитые слова: «L’avenir dira s’il n’eût pas mieux valu pour le repos de la terre, que ni Rousseau ni moi n’eussions existé»[106].

Воздух в парке зеленый и душный от мертвых сантиментов. Тропки предназначены для тех, кто не стремится ни к какой цели, а просто проходит по мостикам, повисшим над искусственными водотоками и ведущим к Алтарю мечтаний. Но сейчас никто уже не приникает к нему пылающим челом. И Храм философов (посвященный Монтеню^{266} и намеренно не достроенный) тоже не пробуждает тех раздумий, какие по замыслу должен был пробуждать, разве только одно: не стоит строить руины. История умеет сама производить их, причем в избытке. Несколько колонн оторвались от храма. Терпеливые корни вдавливают их все глубже в землю.

Могила Руссо не единственный камень, навевающий мысли о бренности. На высоком левом берегу речки Онетты, через которую перепрыгивает причудливый мостик, находится «Могила Незнакомца». Летом 1791 года тридцатилетний неврастеник совершил здесь живописное самоубийство. «Victime de l’amour»[107], как он сам назвал себя, просил в письме, адресованном маркизу Жирардену, похоронить его «sous quelque épais feuillage»[108].

Воды пруда изливаются, падая водопадом. Около водопада, естественно, Грот наяд. Неподалеку «скамейка королевы», с которой Мария Антуанетта