Сработало с голодными, а сработает ли с сытыми?
Макнув скрученный кусок одежды в зелье, я помазал им возле присосавшегося жука. Целых десять секунд он притворялся, что предпочитает жрать тепленькое прямо из меня, но все же сдался. Бульон с приманкой вскружил ему голову. Разжав клешни, жучара пошевелился. Сдал назад и пополз обнюхивать новое лакомство. Взмах пальца, и засранец отлетел к противоположной стенке колодца:
— Отсоси, насекомое!
Через двадцать минут колодец разделился на две части. В одной на булыжнике сидел я, а на второй, отделенной земляным бугром, тусовались отожранные жуки. Они чувствовали на моей половине бульон и спешили туда. Я же отстреливал их наглые хари щелбанами и улыбался, слушая, как их чешуйчатые тела бьются о железное кольцо.
На моей половине осталось всего два жука. Те самые счастливчики, которые первыми набрели на бульон. Двадцать минут орава за бугром завидовала своим соплеменникам, пока те не сдохли, превратившись в чешуйчатые окаменелости.
Отковырять трупик руками не получилось. Жуки присосались к поверхности, будто приклеенные суперклеем. Я взял осколок булыжника и пару раз долбанул. С четвертой попытки раскрошил панцирь, но сбил только часть жука. Нижний слой с лапками и брюхом так и остался приклеенным к камню. Интересно…
Макнув самодельным тампоном в бульон, я перебрался на половину жуков и нарисовал горизонтальную полосу в разрезе сочленения двух колец. Не прошло и минуты, как четыре самых проворных жука заняли места-люкс. Ещё через двадцать минут их окаменелые тела превратились в ступеньку, за которую я зацепился, чтобы приподняться и нарисовать следующую полоску.
Вторичная характеристика алхимия повышена до 19;
Общий объём материи увеличен до — 24,41 относительных единиц.
Получив дополнительную единицу алхимии, материя оживилась. Раз за разом я поднимался и спускался по ступенькам из окаменевших тел.
Окно на поверхность сначала покраснело, приветствуя рассвет, а после сделалось голубым.
Грюм заглянул в колодец, но я почувствовал его заранее. Завалился на дно, закрыл глаза и выпучил к небу окровавленный живот. Сквозь прикрытые щели глаз я видел, как он энергично раскачивается над колодцем. Тот еще садист и ревнивец. Как этот идиот вообще мог приревновать девчонку к священной жертве? Не накажет ли его всемогущий холм, за то, что он истязает его дар?
— Эй, придурок! Проснись! — Грюм постучал браслетом по колодцу. — Ну и кто теперь воняет? Позвать Табию, чтобы она вдохнула твою гниль?
Затекла спина, на плечо взобрался жук. Он скользнул в щель порванного рукава и обслюнявил кожу ядом.
— Просыпайся, падаль!
В нос прилетел камень. Я перекатился на бок и схватился за нос. На руку прыснула светло-красная кровь. Я сунул руку в дырку возле рукава и вырвал жука. Говнюк смотрел на меня окровавленной мордашкой и в бешенстве шевелил лапками.
— Живучий же ты, придурок! Видать, одной породы с этими жуками. Такой же маленький, мерзкий и лезешь, куда не просят. Не просто так тебе ноги оторвали! — Грюм встал над колодцем, и его тень заслонила свет. — Твой дружбан уже со вчерашнего дня лежит в отключке. Кряхтит и стонет, отдавая земле последние силы, а ты всё еще барахтаешься… Появилась тут у меня идея. А не закинуть ли в колодец парочку бревен? Поленья займут дно и не дадут тебе пошевелиться. Отвратная смерь — лежать в одном положении с затекающим телом и медленно сдыхать. Чего молчишь?
— Жду, — ответил я и вытер кровь из-под носа.
— Чего ждешь?
— Когда затвердеет последняя ступенька, чтобы выбраться и оторвать тебе руки.
— Какая ступенька?!
— Во-о-о-он та! — Я провел пальцем по насечкам из погибших жуков и остановился на последней ступеньке. — Кажется, всё!
Злость, ярость и жажда увидеть свет толкали меня наверх, будто скопившиеся газы пробку. Окаменевшие ступеньки выступали из стены не больше, чем на сантиметр. Этого было достаточно. В руках скопились остатки энергии, и они, будто крановые манипуляторы, тащили меня наверх.
Раз! Два! Три! Четыре! Один за одним кольца остаются позади, а дно проваливается подо мной, превращаясь из грязного и вонючего пятачка в далекие воспоминания. На середине пути пальцы правой руки вместо привычной твёрдости панцирей нащупывают податливую чешую. Она мнется и трескается. Осыпается в глаза крошкой, прилипает к потной шее и просачивается под одежду. Я замедляюсь. Двигатель, что тащил меня наверх, глохнет. Сила притяжение хватает за ноги и тянет обратно. Земля хочет обнять меня и прижать изо всех сил. Она породнилась со мной. Она хочет сделать меня частью себя. Поглотить.
Двигатель остановился, но поезд набрал инерцию. Я подлетаю над серединой колодца и свечкой зависаю в воздухе. Царапаю ногтями по шершавой поверхности кольца. Обламываю ногти и, будто наждачкой, сдираю подушечки пальцев. Все это длится не больше неуловимого мига, и этого хватает, чтобы дотянуться до следующей ступеньки.
Последние метры я проношусь, точно пожарный по лестнице. Грюм выставляет ногу и прицеливается, а я использую её, как ещё одну зацепку. Окровавленные руки впиваются в штанину. Они больше не принадлежат мне и не чувствуют боли. Кисти сжимаются сами по себе. Вместе со штаниной Грюма они мнут его голень, вдавливают коленную чашечку, едва ли не отрывают кусок от бедра.
