Варшава, Элохим! - [67]

Хаим выбрал удобную позицию на самом углу перекрестка Мила – Налевки. Колонна могла пройти только по двум этим улицам, поэтому, куда бы немцы ни повернули, Хаим имел возможность вести по ним прицельный огонь. Отто навел оптический прицел на грудь впереди идущего офицера в кожаном плаще, нащупал тяжелый спусковой крючок винтовки, приготовившись нажать на него.

Колонна повернула на Налевки и двинулась к перекрестку Налевки – Генся – Францисканская, аккурат туда, где их ждали мины и сотни притаившихся бойцов. Голова колонны оказалась на перекрестке – еврейскую и польскую полицию с аскари пропустили, мины предназначались для эсэсовцев и немецких жандармов. Хаим развернул пулемет и навел ствол в гущу немецких колонн, которые наконец достигли перекрестка; все ждали взрыва, но вместо него раздался неуместно одинокий винтовочный выстрел: Ян Гольдберг не то случайно, не то не дотерпев, нажал спусковой крючок своей «старушки», умудрившись при этом промахнуться, хотя на таком расстоянии из винтовки в колонну можно было стрелять не целясь. Немецкие солдаты и офицеры только подняли головы, сохранив строй, но нелепый выстрел Гольдберга будто пробил огромный мешок, из которого через долю секунды посыпался на голову немцев целый шквал пуль, а затем наконец сработали мины, прогремело несколько взрывов, разметавших мотоциклы и обескураженных нацистов.

Хаим начал строчить из пулемета, длинная очередь MG пробороздила колонну толстой кровавой линией, сбивая каски, размазывая затылки и пронизывая лопатки насквозь, швейной машинкой рубцуя одной пулей сразу нескольких солдат и сминая их в плотно идущей колонне. Заложенные мины продолжали детонировать, вдобавок к ним защелкали выдернутые шнуры гранат, посыпавшихся на головы. От взрывов солдат бросало в разные стороны, впечатывало в стены. Яцек стрелял из своей двустволки дуплетом – дробь превращала лица и животы в кровавые пятна, изламывая их в мясную труху.

Залман за несколько секунд опустошил двадцатипатронный магазин своего браунинга и торопливо протянул руку за следующим. Отто старался выслеживать своей старенькой оптикой всех офицеров и унтеров – один за другим они вскидывали руки и падали на асфальт с пробитой грудью или головой. Задерживая дыхание, Отто жал на спусковой крючок, отрывал глаз от прицела и торопливо дергал затвор, выбрасывая горячую, дымящуюся гильзу. Немцы рассыпались в разные стороны, отбежали к стене, укрылись за углами домов или под балконами. Пятый выстрел из его «дебютной» обоймы угодил в каску солдату и отскочил рикошетом, не причинив тому вреда. Следующая обойма началась с хорошего выстрела, которым Отто пробил плечо и шею сразу двух травников. Он отдавался стрельбе с упоением, и каждое падение его жертвы вызывало сладостное чувство карающего торжества.

Марек сыпал очередями с колена, выставив автомат между стальными прутьями балконного ограждения. Залман Бучевский, опустошив очередной магазин, сорвал шнур гранаты и метнул ее в остатки колонны. Роза Фридман начала сбрасывать на головы расползающихся по углам немцев бутылки с горючей смесью. Черный дым и пламя наполнили улицу. Горящие эсэсовцы метались по тесному пространству, спотыкались об убитых и замирали.

Стройное шествие немцев перемололо гранатами и минами, изрезало очередями пуль, выжившие бросились отступать, бегущие по улице открыли растерянный огонь, толком не понимая, куда стрелять. Дым, застилавший улицу, еще больше затруднял обзор: пули сыпались отовсюду, окна изрыгали пламя выстрелов, серые дома брызгали желто-красными огнями, плевали в нацистов пулями, будто тонкой струей зажатой зубами слюны. Весеннее небо замазало сажей, солнце закоптило угольными разводами.

Иаков Губерман, толстый силач с массивными ручищами, вышел на балкон и, распрямившись во весь свой внушительный рост, выцарапывал очередями МР-40 отползающих к стенам солдат, укрывшихся под балконами нижних этажей. Авраам Дрейер и Моше Рубин руководили атакой с позиций во дворе со стороны черного хода улицы Генся, а Захария, командир одной из групп «Дрора», перебегал от позиции к позиции, подбадривая бойцов. Связные передвигались по крышам, обеспечивая контакт всех групп.

Амитай Хен метался по этажам, подавая винтовочные обоймы, автоматные и пистолетные магазины. Поначалу патроны сыпались на пол, вываливаясь из взволнованных пальцев. Красный от стыда за свою неловкость, он ползал на четвереньках и собирал закатившиеся в угол боеприпасы, но потом взял себя в руки, выработал своеобразную систему и действовал теперь быстрее. Запомнив примерный ритм стрельбы каждого, он приноровился настолько, что подбегал к товарищам с протянутым боепитанием за секунду до того, как они заканчивали стрельбу. Быстрые пальцы парня с частыми щелчками наполняли обоймы и магазины. Над головой разносился грудной голос, кто-то читал Пасхальную Агаду, слова ее мешались с выстрелами и взрывами, кутаясь в клубы порохового дыма.

Оберфюрер фон Заммерн наблюдал за происходящим в бинокль. Доктор философии, сибарит-кутила и бабник, он уже давно чувствовал вызываемое его персоной недовольство Гиммлера. Обрастая скандалами и компроматами, оберфюрер боялся сейчас только за свою карьеру, понимая: она дала внушительную трещину. Заммерна раздражало недавнее появление в качестве наблюдателя бригадефюрера Юргена Штропа, поскольку этот жест сверху демонстрировал недоверие лично к нему. Юрген Штроп в своей неизменной тирольке и кавалерийских сапогах со шпорами стоял, заложив руки за спину, позади Заммерна, сверкал моноклем и ухмылялся. С нескрываемой издевкой он следил за бегством раздавленных отрядов. Паникующий фон Заммерн приказал пустить в дело технику: танк и броневики вошли на узкую улочку и открыли плотный огонь по окнам.