Варшава, Элохим! - [60]

Архитектор оглядел комнату, где притаились бойцы его группы. Эва сидела у стены с санитарной сумкой, сдвинув на шею черный платок. Улыбалась возлюбленному одними только глазами, смотрела с ласковым укором. Война раздражала Эву, мешала жить и любить, но девушка понимала: противостояние необходимо, чтобы все эти ужасы поскорее закончились. Хаим сосредоточенно следил за улицей и щелкал суставами пальцев. Его голову украшала красная шерстяная повязка. У Марека подрагивало правое веко, такое случалось с ним, когда он не мог совладать с волнением. Он залез на железную койку и поджал под себя ноги, прислушиваясь к звукам на лестнице. Яцек стоял на лестничной площадке и нервно поглядывал вниз, поглаживая ладонью рукоять массивного ножа. Кто-то из бойцов читал книгу, другие просто устроились на полу с закрытыми глазами. В воздухе пульсировало болезненное ожидание. Несмотря на зимний холод, ощутимый в нетопленых квартирах гетто, сейчас всем было жарко.

Наконец раздалось несколько взрывов – все как один вскочили на ноги и подались к окнам.

Хаим процедил:

– Это с соседнего перекрестка Заменгоф-Низка… там сидят шомры[38] с Анилевичем… Жаль, слишком далеко… нам нельзя выходить, все остаются на местах. Ждем немчуру здесь, будь она проклята… Рано или поздно заглянут сюда…

Бойцы «Ха-шомер ха-цаир» во главе с двадцатичетырехлетним Мордехаем Анилевичем, дождавшись, когда колонна с взятыми евреями поравняется с их засадой, бросили в сопровождавших ее эсэсовцев гранаты. Несколько немцев были убиты и контужены, а колонна разбежалась. В ней шли халуци, застигнутые врасплох, без оружия, к которым и поспешил на выручку Мордехай со своими людьми. Товарищи из колонны подняли оружие раненых немцев и открыли огонь. Слетевшие каски солдат ударялись о мостовую, разбитые свистящими пулями кирпичи сочились багровой крошкой. Потом все стихло. Немцы отступили.

Группа Анилевича забаррикадировалась. Бойцы завалили мебелью двери и окна первого этажа и стали дожидаться врагов.

На шум выстрелов и взрывов прибыл взвод немецких солдат. Завязалась плотная перестрелка. Эсэсовцы задирали головы и целились в огоньки выстрелов, искрящихся в темноте мрачного, безжизненного дома – самих стрелявших не было видно. На серые каски сыпались пули. Немцы укрывались в каменных арках и переулках, стреляли из-за углов. Бутылка с зажигательной смесью разбилась об асфальт, вспыхнуло бесполезное огненное пятно, испуская черный дым; следующая бутылка разбилась о стену и зацепила одного обершутце, облизнув его спину и рукав; солдат выронил карабин и начал кататься по земле, пытаясь стряхнуть с себя пламя. Двое эсэсовцев подобрались к дому короткими перебежками, прижались к стене, достали гранаты и бросили в окна: одна залетела на третий этаж, дом выплюнул облако рваной пыли и стекол, смешавшихся с дымом; вторая отскочила от подоконника и полетела назад, взорвавшись над самыми головами немцев, изрешетив лица обоих в кашу, нашпигованную осколками, – обезглавленные немцы замерли на мостовой кучами тряпичных останков в сапогах.

Otto смотрел в окно, сжав зубы. Его разрывало нетерпение, он подошел к Хаиму:

– Мы должны им помочь… давай зайдем со спины…

Хаим непреклонно качнул головой:

– Говорю же, нельзя, архитектура… с четырьмя нашими револьверами только на улицу выходить. Я не собираюсь людей на смерть вести! Ждем здесь и ввязываемся в ближний бой… используем эффект неожиданности…

Отто признал резонность аргумента, но от этого было не легче. Каждый из бойцов прекрасно знал, что забаррикадировавшимся в доме на Низкой осталось жить несколько минут…

Перебегая от окна к окну, Анилевич упирался магазином МР-38 в подоконник и жал на спусковой крючок – раскалившийся ствол стрекотал и дымился, пуская стригущие очереди. Граната, брошенная немцами, разорвалась этажом ниже, так что ступни отбило горячим, задребезжавшим полом. Плита выдержала взрыв, только с потолка повалилась штукатурка. Кирпичная крошка летела за шиворот и резала глаза. Услышав взрыв на третьем этаже, Мордехай болезненно поморщился – внизу были позиции двух его товарищей.

Элик Ружанский, стоявший рядом, стрелял из винтовки, целясь сквозь дым в серые контуры, которые укрывались в закоулках первых этажей. Прострелив горло одному солдату, он видел, как немец повалился в снег и начал затыкать рану пальцами, кровь заливала улицу и окрашивала снег цветом смерти. Рита Дахан, высокая стройная девушка с заостренными чертами лица и длинными черными волосами, спустилась на второй этаж, чтобы стрелять наверняка. Все входы на первом этаже были завалены мебелью, поэтому за тыл она не боялась. Рита взяла у убитого товарища еще один пистолет и теперь сжимала в руках Luger и польский VIS.35, прицеливаясь и нажимая спусковой крючок то на одном, то на другом оружии. Дахан подходила к окну, выжидала, когда кто-нибудь из солдат высунется, прицеливалась и стреляла. Грязные распущенные волосы выбивались из-под заколки и раскачивались лошадиным хвостом, Рита походила на взбешенную фурию: извивающиеся змеями побелевшие от известки локоны, ненавидящие глаза, раскрытый от частого дыхания и криков рот. На четвертом этаже замолчала винтовка, сердце Риты сжалось, но через минуту к автоматным очередям Анилевича присоединились пистолетные щелчки, девушка улыбнулась и, выбрав удачный момент, прострелила разбегающегося с гранатой солдата – тот закинул автомат за спину и уже размахивался для броска, но девушка четырьмя выстрелами перебила ему плечо и грудную клетку, так что граната рванула у него в пальцах. Немца разметало в кровавую пыль, оставив на асфальте только две ноги и левую руку – блестящая каска метнулась вверх, ее сбило, как щелбаном, выдавило в воздух бутылочной пробкой. На пятое нажатие спускового крючка