Вариант «Ангола» - [8]

— Вы потом, товарищ лейтенант, не забудьте после командировки излишки патронов обратно сдать. Если какие израсходуете, будете писать рапорт, куда и как.

— Какой же ты бюрократ! — в сердцах воскликнул я, расписываясь за патроны. От возмущения перо дернулось, и на полях ведомости образовалась здоровенная клякса.

— Не ругайтесь, товарищ лейтенант, — строго сказал Кончелыго. — Лучше пишите аккуратно — вон, чуть мне бланк строгой отчетности не испортили. Глядите, его вам из зарплаты вычтут.

Я быстро сложил полученное добро в шинель и кое-как связал ее в узел. Валенки перекинул через плечо, тюк подхватил обеими руками — и отправился в путь. Обычно я ездил на работу на трамвае, иногда на нашем автобусе, когда тот не был сломан и собирал сотрудников по городу, но сейчас пришлось идти пешком, потому что толкаться в толпе с узлом мне не хотелось. Интересно я сейчас, должно быть, выгляжу. Строгий молодой человек в фуражке с малиновым околышем, кобурой на ремне и валенками на плече! Впрочем, с тех пор, как началась война, много что из непривычного ранее прохожих уже не удивляло. Обилие военных разных сортов, мешочники, очереди в магазины, стрельба по ночам…

Дома меня, конечно, не ждали. Отец только что отправился обратно в университет с обеда; мать засуетилась, накрывая на стол. Она была женщиной крупной, в противоположность отцу, хрупкому и нескладному.

Я всегда удивлялся, как так они сошлись и жили уже почти тридцать лет: русская женщина из семьи мелкого лавочника и еврей из семьи потомственных лингвистов? Ни разу не слышал, чтобы они ругались друг с другом, не говоря уже о чем-то более серьезном. Всякое мы пережили, и хорошее, и плохое, но отец и мать всегда были этаким эталоном дружной и крепкой семьи.

Пока я неспешно поглощал жиденькие щи, и пил чай с сухарями, мама по обыкновению делилась сплетнями, которые успела узнать с утра — на базаре, в разговоре с соседями или от отца.

— Отец говорит, сегодня у него в гостях был дядя Сеня. Помнишь дядю Сеню? В Москве с нами жили на одной площадке. Милая такая семья была: две дочки и сын. Дядя Сеня бухгалтером работал в потребкооперации. Их с сыном осенью в ополчение забрали — сначала сына, потом дядю Сеню. Они на фронте ненадолго встретились и снова разошлись. Не помню, как же их мальчика звали?

— Тоже Сеня. Их двое было — Сеня большой и Сеня маленький, — подсказал я.

— Да, да. Так вот, сына-то его убили. А дядя Сеня руку себе отморозил — все пальцы ему отрезали. Не знаю только, на правой или на левой…

— А как он здесь оказался?

— Семью забирать приезжал. Они в эвакуацию уехали в конце года. А дом наш старый разбомбили, представляешь?

— Да ты что, мама, это ж нам тетя Шура еще весной писала!

— Правда? Забыла я, значит. Хорошо, все-таки, что мы сюда переехали. Кто знает, остались бы там, что было бы? Может, и в живых уж никого не было бы, — она быстро всхлипнула и умчалась в кухню, вытирать мокрые глаза. У меня как раз было время поразмыслить, когда сообщать о своей командировке. Вечером, чтобы два раза не мучаться? Но тогда мать заинтересует, почему я после обеда на работу не иду. Можно, конечно, соврать, или уйти куда для виду… Нет, ни к чему.

Поэтому, допив чай, я взял стакан и пошел в кухню, где мать уже мыла посуду.

— Ты сама-то ела? — спросил я, не зная, как начать.

— Конечно, Вовочка. Мы с отцом ели. Он говорит, в аудиториях у него уже почти одни девчонки остались. И тех мало. Скоро, говорит, закроют наш факультет — придется в другое место идти работать. А что он умеет? Ничего не умеет. И я привыкла все время дома, никакой профессией не владею. Будем работать… один сторожем, другая уборщицей. Одна у нас надежда, на тебя, сыночек.

Она снова всхлипнула, но от слез практично воздержалась: руки мокрые, вытирать щеки плохо.

— Вас тут в обиду не дадут, мама, — сказал я. — Помогут, если чего.

— Что? О чем это ты? — она сразу догадалась и бросила греметь тарелками. Выпрямившись, она могла смотреть мне прямо в глаза, потому что ничуть не уступала в росте.

— В командировку я уезжаю. Послезавтра, — выпалил я и на всякий случай попятился к окну.

— На фронт отправляют? — воскликнула мать, и голос ее при этом едва не сорвался на визг. — Сыночек мой, да как же так… да куда же?

Тут она уже не смогла сдерживаться и разрыдалась в полную силу. Пришлось увести ее в комнату, усадить на диван и дать чаю. Трудно было уговаривать и успокаивать, когда сам толком не знаешь, что тебя ждет. Куда пошлют? Зачем? Правда, главное было — убедить, что не на фронт. Матери казалось, что это самое страшное, что можно ожидать от жизни, и все остальное по сравнению с фронтом уже не имеет значения.

— Откуда ты знаешь, что не на фронт? Бабки во дворе говорят — немцы уже Баку взяли! Всех ведь сейчас подчистую заберут.

— Подальше держись от этих бабок! — со злостью воскликнул я. — Посадят вас всех как подстрекателей и паникеров. И Баку наш, врут они. Я точно знаю!

— Ну, тебе-то конечно лучше знать, — в голосе матери сквозила неуверенность; зато она наконец перестала плакать и принялась за чай. — Только почему ты думаешь, что тебя не на фронт все-таки? Обманываешь меня, поди?