Вариант «Ангола» - [14]

— Может только кажется, что быстро? — предположил я. Сзади тент разошелся и полоскался на ветру, но разобрать ничего было нельзя, кроме ярких вспышек молний.

К счастью, адская поездка кончилась быстро. Куда нас привезли — никто не говорил. Велели высаживаться и бежать в ближайшее здание, которое оказалось, конечно же, столовой. Там нас ждал майор с малиновыми петлицами на гимнастерке. Наш, стало быть.

— Товарищ Вершинин, лейтенант Вейхштейн, — сказал он, поочередно пожимая нам руки. Дал знать, что нам представляться не надо — и так знает. — У меня фамилия вашим подстать — тоже на букву "В". Я Варшавский. Буду, так сказать, вашим куратором. Все вопросы, которые возникнут, ко мне. Но! Вопросы потом, завтра. Сейчас ужинать и отдыхать. Мне передали, какой у вас сложный полет выдался.

— Да не полет, скорее посадка, — уточнил Вершинин.

— Ясно. Прошу за стол.

Столовая была большая, с простой мебелью и плакатами на стенах. "Ешь быстрей — враг не дремлет!", "У нас порядок такой: поел — убери за собой!" и так далее. Написано от руки, но красиво. Пища была простая, за исключением двух здоровенных бутербродов с красной икрой. Правда, хлеб был плохой, грубый, а вместо масла намазали тонкий слой маргарина, но зато икры не пожалели. Я ее ел в первый раз, и она мне категорически не понравилась. Сильно уж рыбой отдавала, да и соленая не в меру. То ли дело осетровая: мать ее сама солила. У той вкус деликатный, какой-то аристократический, что ли? Конечно, негоже, советскому человеку и коммунисту такие слова употреблять, но больно уж сравнение подходящее.

Тем не менее, чтобы никого не обидеть, бутерброд я съел целиком. К тому же нам выдали бутылку водки, настоящей, заводской, владивостокского розлива. На сей раз я не стал отказываться, несмотря на то, что Вершинин снова глядел неодобрительно. Видимо, совсем человек не воспринимает алкоголь… бывает и такое, хоть и редко. Я, конечно, тоже бутылку не осилил, но три-четыре стопки выпил. После них и икра уже не казалась такой грубой, а совсем даже ничего шла.

И спалось тогда хорошо. Выдали нам здоровенные плащ-палатки и отвели через едва пролазную грязь в барак — большой, темный, пустой и гулкий. Извинились, что там ни света, ни отопления, обещали исправить. Лично мне уже все равно было. На топчане с тоненьким матрасом было постелено, одеяло какое-никакое имелось. Разделся, улегся, накрылся — и как в пропасть упал, черную и бездонную. Очнулся только "на том конце", то есть когда проснулся.

Странное это было пробуждение. Сначала не мог понять — где мы? Вершинина нет, койка его заправлена, за окнами дождь тихонько стучит, серость непроглядная. Сколько времени — непонятно, пока на часы не поглядишь. Шесть часов? Утра? С большим трудом я сообразил, что время у меня до сих пор томское, еще больших трудов стоило вспомнить, на сколько камчатское отличается. Выходило, что здесь час дня! Неплохо поспалось. Правда и легли мы далеко за полночь.

Весь день, таким образом, пошел насмарку. Я ходил, как контуженный, или больной, только что с койки поднявшийся. Что люди говорили — с первого раза не понимал. Потом мне доктор сказал, что это акклиматизация так трудно проходила, слишком уж на Камчатке климат своеобразный. На удивление, Вершинин себя чувствовал гораздо лучше. Может у него, как у геолога-путешественника, иммунитет какой выработался? Вечно он бегал куда-то по делам, меня подбадривал. Варшавский приходил один раз, спросил, как дела, велел отдыхать как следует и назавтра быть готовым. Саша не преминул спросить у него, когда отправка и как вообще будет проходить путешествие. Майор ответил, что отправление запланировано на двадцать пятое число, а остальное расскажут в самое ближайшее время.

Время наступило уже на следующий день, девятнадцатого сентября. После завтрака молодая девушка в военной форме (их тут много было, но я даже на них пока не мог реагировать — вот до чего дошло!) провела нас под вечным дождиком через весь военный городок в большое здание, где было у них нечто вроде дома культуры. Я едва ли не впервые глазел по сторонам. Впрочем, видно было мало. Вокруг — бараки, заборы, за заборами висит серое марево. Не то дождь, не то сами тучи низко опустились, не то туман с земли поднимается. Только вдалеке, на пределе различимости, горы видно. Нормальные такие горы, с ледовыми шапками.

В доме культуры нас сразу разделили. Вершинина усадили на стул в большом зале, к каким-то людям в военной форме, а меня завели на сцену и за кулисы, если можно так выразиться. Там была маленькая комнатка, а в ней — Варшавский и еще один мужчина в штатском. Конечно, обмануться на его счет нельзя было. С первого взгляда ясно, кто такой. Галифе, свитер, из-под свитера торчит безукоризненной формы и чистоты отложной воротник рубашки. Сверху — расстегнутый кожаный плащ до пола, рядом на столике лежит шляпа с мягкими полями.

— Это товарищ Андреев, — представил мне незнакомца майор. Без подробностей, как хочешь, так и думай о нем. — Он за операцию отвечает.

Андреев быстро и как бы нехотя пожал мою руку. Черты лица у него были суровыми, острыми: острые скулы, острый подбородок, перебитый нос с острым кончиком, прижатые к черепу уши, очень короткая стрижка и даже взгляд — острый, колючий, недоверчивый.