Варфоломеевская ярмарка - [11]

Лезерхед. Иди ты ко всем чертям, старая, мы с тобой после потолкуем. Я тебя еще сволоку к судье Оверду; он тебя сумеет унять.

Треш. Сумеет унять! Да я перед его милостью не побоюсь встретиться с тобой лицом к лицу, если только у тебя на это хватит духу. Хоть я малость и кривобока, а действую прямо, честно, как любая женщина из Смитфилда. Слышали? Он сумеет меня унять! А?

Оверду (в сторону). Отрадно слышать, что мое имя все же внушает страх. Вот плоды правосудия!

По сцене проходят несколько посетителей ярмарки

Лезерхед. Что прикажете? Что вы желаете купить? Что вам угодно? Трещотки, погремушки, барабаны, алебарды, деревянные лошадки, куколки самые лучшие, скрипки отличные!

Входит торговец фруктами, за ним Найтингейл.

Торговец фруктами. Покупайте груши! Груши! Замечательные груши!

Треш. Покупайте пряники! Золоченые пряники!

Найтингейл. Эй! (Поет.)

Ярмарка начинается,

Ну, запевай, не робея!

Всякая тварь насыщается

В праздник Варфоломея.

Пьянчужки уже шатаются,

А шлюхи уже наживаются,

На ярмарке так всегда полагается!

Покупайте песенки; новые песенки!

Выходит из своей лавочки Урсула.

Урсула. Тьфу! Каково это тратить молодые цветущие годы на то, чтобы жарить свиней? Ведь можно же было выбрать профессию попрохладней! Да после моей кухни ад покажется прохладным погребом, честное слово. Эй, Мункаф, олух!

Мункаф (из лавочки). Я здесь, хозяйка.

Найтингейл. Ну, как дела, Урсула? А ты все в своем пекле?

Урсула. Стул мне скорее, паршивый шинкарь, и мое утреннее питье! Живо! Бутылку пива, чтобы немножко прохладить меня, мошенник! Ох, Найтингейл, соловушка ты мой! Я вся - пылающее сало. Боюсь, что скоро вся растоплюсь и от меня останется только одно адамово ребро, из которого была сделана Ева[33]. Ей-богу, из меня жир так и капает! Где ни пройду, оставляю следы.

Найтингейл. Что поделаешь, добрейшая Урсула! А скажи, не Иезекииль ли сегодня утром был здесь?

Урсула. Иезекииль? Какой такой Иезекииль?

Найтингейл. Иезекииль Эджуорт, этот самый, по Прозванию Мошнорез, ну, словом, вор-карманник; ты его хорошо знаешь, тот самый, что каждый раз потчует тебя всякой похабщиной. Я зову его моим секретарем.

Урсула. Помнится, он обещал зайти сегодня утром.

Найтингейл. Когда придет, скажи, чтобы подождал: я сейчас вернусь.

Урсула. Промочи-ка лучше глотку, соловушка!

Входит Мункаф со стулом.

Ну-ка, сэр, поставь стул. Я что тебе приказывала? Чтобы стул был по моим бокам, чтобы можно было ляжки расправить! Ты разве что-нибудь соображаешь? Хозяйка об твой стул обдерет себе весь зад, а тебе и нипочем. Ублюдок! Для твоих комариных бедер этот стул в самый раз. Ну, что ты стоишь? Забился в угол с огарком свечи: будешь искать блох в штанах, пока не подпалишь всю ярмарку? Ну, наливай, хорек вонючий, наливай!

Оверду (в сторону). Я знаю эту непристойную женщину и запишу ее вторым номером из числа обнаруженных мною беззаконий. Вот уже больше двадцати лет, на моей памяти, как ее каждый год привлекают к ярмарочному суду за разврат, мошенничество и сводничество.

Урсула. Наливай еще! Ах ты, ползучая тварь!

Мункаф. Пожалуйста, не сердитесь, хозяйка! Я постараюсь сделать сиденье пошире.

Урсула. Не надо! Я сама сокращусь до его размеров к концу ярмарки. Ты воображаешь, что рассердил меня? Да я, несчастная, чувствую, как источаю из себя пот и сало: по двадцати фунтов сала в день - вот сколько я теряю. Только тем и жива, что хлещу пиво. За ваше здоровье, соловушка! Да еще курю табак. Где моя трубка? Опять не набита? Ах ты, черт паршивый!

Найтингейл. Легче, легче, Урсула, ты обдерешь себе язык, если будешь так ругаться.

Урсула. Да как же мне надеяться, что он как следует исполняет свое шинкарское дело, коли он ничего не помнит из того, что ему говоришь? Зря я ему доверяю!

Найтингейл уходит.

Ну-ка, сударик, да постарайся же! Набей мне трубку лучшим табаком да прибавь на четверть вот этой травки - белокопытника, чтобы его подкрепить. Я так нажарилась у огня, что хочу потешиться дымком. А за пиво я надбавлю по двадцати шиллингов за бочку разливного и по пятидесяти на каждую сотню бутылок. Я тебя учила, как взбивать его. Когда наливаешь, смотри, чтоб в кружках было побольше пены, бездельник, а как откупориваешь бутылку, хлопни ее по дну да слей первый стакан, и каждый раз пей сам - даже если ты в самом деле пьян; тогда тебе легче их обсчитывать и стыдно не будет. Но главная твоя уловка, балда, должна заключаться в том, чтобы всегда суетиться и второпях убирать недопитые бутылки и кружки, не слушая никаких возражений, и быстренько приносить новые, чтобы успокоить потребителей. Ну, дай-ка мне еще пивца!

Оверду (в сторону). Вот воплощенное беззаконие, огромное, как ее туша! Надо это все записать, все до мельчайших подробностей.

Стук.

Урсула. Посмотри, сударик, кто там. И помни: моя цена пять шиллингов за свинью - самое малое; а если супоросная свинья, так на шесть пенсов больше, а если покупательница сама на сносях и просит свинины - надбавь еще шесть пенсов за это самое.

Оверду. О tempora, о mores! {О времена, о нравы! (Лат.).} За одно то, чтобы раскрыть это беззаконие, стоило поступиться и своим званием, и почтенным положением. Как здесь обдирают несчастных потребителей! Но я доберусь и до нее, и до ее Мункафа и выведу на чистую воду бездну беззаконий. (Подходит к Урсуле.) Простите, пожалуйста, милейшая. Вы - самое жирное, что есть на ярмарке. Вы масляны, как фонарь полицейского, и сияете, как его сапоги. Скажите, достаточно ли добротен ваш эль и достаточно ли крепко ваше пиво? Способны ли они развязать язык и порадовать душу? Пусть ваш прелестный племянник пойдет и принесет.