Варфоломеевская ночь: событие и споры - [48]
Помимо поклонения общекоролевским святыням, парижская община чтила собственных святых патронов и защитников — св. Женевьеву, св. Марселя. К тому же каждая городская религиозная организация имела свои реликвии, свои хоругви, свои иконы; отправляя литургию, местное духовенство сохраняло большую автономию. Чудеса, явленные в Париже, вызывали культ местных реликвий, почитаемых почти исключительно в этом городе. И XVI век был весьма изобретателен по части подобных местных культов. "Чудо Ланди", свершившееся с гостией, похищенной злоумышленником из церкви Сен-Жерве, было неизвестно за пределами Парижа, да и в самом городе оставалось популярным в основном лишь в приходе Сен-Жерве. Новой священной реликвией стали осколки статуи Девы с улицы Сицилийского короля, разбитой неизвестным иконоборцем в 1528 г. Под именем Нотр-Дам-де-Суфранс эта статуя была помещена в ту же церковь Сен-Жерве, где стала творить чудеса[273].
В Париже существовала автономная приходская система процессий, но, в конечном счете, она была включена в единое городское "наследие святости" и связана с крупными общегородскими святилищами, в первую очередь с собором Нотр-Дам и аббатством св. Женевьевы, между которыми пролегала главная ось парижской набожности. Впрочем, полная история парижских процессий еще не написана, к тому же процессии не обязательно носили публичный характер — многие из них проходили внутри церковной ограды.
Несмотря на партикуляризм городских культов, город мог мобилизовать локальные ресурсы сакрального. Так, в 1556 г., во время празднования перемирия с Империей, в церкви Сен-Жан-ан-Грев (в этом приходе находилась Ратуша) была организована процессия, в которой нищенствующие монахи и монахини из обители "Белых накидок" (les Blancs Manteaux) несли "главу св. Гильома", клирики из церкви Сен-Жан — "главу св. Иоанна" и "раку св. Поликарпа" среди прочих реликвий… Характерно, что в тот раз в процессии не были представлены "королевские" реликвии, равно как в ней не участвовали члены суверенных курий. Вся процедура носила чисто муниципальный характер[274].
Как правило, все же всеобщая процессия предполагала соединение королевской и муниципальной ритуальных систем. Тогда отмечаемое событие подчеркивало королевский, столичный характер города, и королевская власть играла в этом случае активную роль. Однако у города и Муниципалитета имелись определенные возможности для проявления самостоятельной инициативы. Так, Муниципалитет и весь "корпус города" присутствовали на похоронах епископа Парижского Франсуа де Понше, без всякого на то королевского предписания. "Но они шли исключительно в знак того, что указанный Понше при жизни был их прелатом и пастырем"[275]. Город действует в данном случае самостоятельно, но все же вынужден оправдываться. Не был лишен смысла и вопрос о "народном" давлении на организаторов церемоний. На похоронах яростного проповедника Франсуа Ле Пикара, декана церкви Сен-Жермен д’Оксерруа, король вовсе не собирался отдавать приказ об организации генеральной процессии. Однако и Парламент, и Палата счетов, и Муниципалитет, и все парижское духовенство приняли в ней участие[276]. Причину этого можно усмотреть в единодушном проявлении солидарности городской общины, которая до всякой канонизации желала поместить его на алтарь святости. Едва остыв, тело становилось объектом народной беатизации (многие, особенно крестьяне, хлынувшие в город из окрестностей, стремились прикоснуться к гробу проповедника), Муниципалитет же был совсем не против того, чтобы город обрел еще одного небесного предстоятеля.
Реликвии придавали трансцендентное измерение общинному воображению парижан. Аналогия между поклонением реликвиям и культу святой гостии вытекала из самой природы корпоративного католицизма. Секретарь Ратуши делает поэтому весьма характерную оговорку, описывая генеральную торжественную процессию, организованную королем, "в которой несли прекрасные реликварии — в особенности святое причастие с алтаря, святой терновый венец и крест победы"[277]. Обычно реликвия воспринималась как дополнение к Corpus Christi или как его субститут. Главной задачей была наглядная демонстрация вечного соучастия общины в таинстве божественной жертвы. Распространенные в ту пору верования не делали различия между таинствами (установленными Христом и дающими благодать) и сакраменталиями (установленными церковью и дающими лишь духовный эффект)[278]. Столь характерная для Парижа "процессия-месса" осмыслялась как своего рода причастие святыми (т. е. как трансцендентная связь, объединяющая как живых, так и мертвых членов "общины верных" в единое мистическое тело, глава которой — Христос) и вселяла уверенность в божественном вмешательстве. На исходе средневековья этот общинный аспект мессы обрел столь яркий коллективный смысл, что позволял, в частности, использовать литургию для демонстрации отношения к "врагам". В Париже во время процессии по случаю сожжения "врагов католической веры" (catolice fidei inimicis) в 1549 г. купеческий прево разъяснял королю, что парижанин не может быть еретиком: "…все плохие христиане, возмутители церковного согласия, могут встречаться среди толп народа, во множестве нахлынувшего на Париж отовсюду, но никак не среди жителей этого вашего доброго города, каковой по благодати и доброте Божьей, с вашей, Сир, помощью и благодаря заслугам ваших предшественников до сего дня охраняем от соблазна лживых доктрин…"
