Варьельский узник - [32]

Олег же оставался безучастным к их волнениям. Он вообще ненавидел, когда люди обращали на него слишком много внимания. К тому же практически непрекращающиеся припадки вконец его измучили.

Он избегал Сальвиуса, чье навязчивое сострадание раздражало, и Эммануэля, так как был вынужден стоять в его присутствии, если рядом находились посторонние люди. В конце концов, Проклятый стал выходить из своей комнаты только для обязательных вечерних встреч с сеньором.

За короткое время узник снова стал похож на себя самого в день приезда в Лувар — побледнел, осунулся и замкнулся. Вечерами он стоял на аудиенциях, прислонившись к стене, неподвижный, измученный и безучастный ко всему.

* * *

Однажды вечером Эммануэль застал Сальвиуса у дверей зала для приема просителей, тот ходил из угла в угол, не находя себе места. Глаза старика полнились тревогой и отчаянием.

Де Лувар недавно вернулся от Ривеса, с его одежды еще стекали струйки дождя. Он снял плащ и кинул его стражнику:

— Что случилось?

— Приступ длится уже два часа. Этот браслет вскоре окончательно сведет его с ума...— Сальвиус поднял глаза.— Надо что-то делать, мой господин.

Эммануэль молча снял перчатки. Он догадался, к чему клонит лекарь, не смея произнести это вслух, и ответил немного раздраженно:

— А что ты хочешь от меня?! — Потом вздохнул и покачал головой: — Этого нельзя делать, Сальвиус... Что бы ни случилось. Никогда.

В кои-то веки Сальвиус действительно разозлился, его лицо исказилось от гнева:

— Благодарю Бога, что я не сеньор Лувара!

— И я благодарю Бога за то же! — в тон ему ответил Эммануэль.

Ученый поднялся и, ни слова не говоря, удалился прочь. Прежде чем войти в приемную, Эммануэль в раздумье несколько секунд смотрел вслед удаляющемуся старику. При появлении сеньора два стражника, приставленные к Олегу, вышли из зала. Их присутствие требовалось, только если в комнате больше никого не было.

Проклятый сидел на своем любимом месте, у окна, и смотрел на море.

— Сальвиус бродит по замку, как неприкаянная душа. Приступ продолжается? — спросил Эммануэль вместо приветствия.

— Да,—кивнул Олег.—Но понемногу слабеет.

Он шумно и прерывисто дышал, почти хрипя. Узник хотел встать, но Эммануэль жестом остановил его:

— Сидите, прошу вас.

«Во вторник ему исполнится двадцать лет, всего-то. Пути Господни воистину неисповедимы»,— вздохнул он про себя, глядя на юношу.

— Если приступ не прекратится, Сальвиус повесится,— криво улыбнувшись, попытался пошутить Олег.

— А вы?

— Не дождетесь,— Проклятый с вызовом глянул на Эммануэля.

Тот сел за стол и принялся разбирать бумаги. Когда пробило девять, вошел охранник и связал юноше руки. За окнами не прекращался проливной дождь. Эммануэль листок за листком подписывал расходы провизии на зимние месяцы, изредка украдкой бросая взгляды на узника, сидящего вполоборота к нему. Лицо юноши время от времени кривилось, браслет продолжал свою работу. Когда боль была слишком сильной, Олег глухо стонал. Один раз он с трудом удержался от крика и потом долго не мог отдышаться.

В тот вечер у Эммануэля было несколько посетителей. При появлении очередного визитера узник поднимался со скамьи, но иногда после его ухода забывал сесть, и сеньору приходилось напоминать ему об этом. Во время доклада капитана Сент-Люка боль настолько усилилась, что Проклятый не смог сдержаться и громко застонал. Рыцарь бросил на юношу тревожный взгляд — среди солдат поползли слухи, что браслет мучает Проклятого все больше, сводя его с ума. Они любили Олега и искренне переживали за него.

Через какое-то время боль все же утихла. Узник выпрямился, его дыхание понемногу начало выравниваться.

— Сегодня я больше никого не жду. Хотите пить? — обернулся к нему Эммануэль.

— Со связанными руками это будет несколько затруднительно, если только вы не сыграете роль виночерпия,— Олег попытался улыбнуться, но получилось у него плохо, только слегка дрогнули уголки губ.

— Думаю, я смогу что-нибудь придумать,— ответил Эммануэль и налил в стоявшую на столе кружку воды. Затем кивнул узнику и развязал ему руки.

— Как вы решились на это? — удивился юноша, поморщился, растирая затекшие кисти, и залпом осушил кружку.

Припадок утих, узник оживился и снова захотел пить. С недавних пор жажда у него была постоянной. Де Лувару пришло в голову, что в клетке Проклятый страдал несравнимо сильнее остальных приговоренных.

— Вы иногда напоминаете мне губку. Вы всегда пили столько воды?

— Не знаю. У меня ведь нет прошлого, монсеньор,— ни прошлого, ни чести. В документах об этом ясно сказано. Вы хотите меня поймать на нарушении протокола? — Он осушил еще две кружки, затем повернулся к Эммануэлю спиной. Тот связал ему руки и просунул под веревку палец, пробуя, не сильно ли сдавлены запястья.

Это рассмешило Олега:

— В замке всего трое человек, которые проверяют, не ранят ли меня веревки.

— Кто еще? — спросил Эммануэль, усаживаясь в кресло.

— Один из помощников палача и начальник моей охраны,— сообщил Проклятый и добавил с иронией: — Мое положение дает мне отличную возможность наблюдать за людьми.

— Да вы в любом положении не откажете себе в этом удовольствии. У вас очень острый ум, да и внимательностью Бог не обидел, такое встречается редко. И как же завязывают веревки другие?