Вардананк - [171]

— Войдите, войдите, дети мои, не стесняйтесь!.. Нет больше ни князя, ни простолюдина! Все мы подвижники, все равны перед богом. В многолюдий — народ!..

Она сказала эти слева с горячим убеждением и верой, полузакрыв глаза. Затем она взглянула на своих посетительниц и горестно выговорила:

— Идем вместе, может быть, вашим праведным голосом доведу я мольбу мою до господа.

Крестьянки молчали. Им не совсем был понятен даже смысл слов старой княгини, но они чувствовали ее большое горе и одновременно ее большую душевную силу. Это внушало им уважение к Старшей госпоже, заговорить с которой они не осмеливались.

Опустившись на корточки, они с интересом глядели на Старшую госпожу, — им очень редко приходилось так близко сталкиваться с лицом княжеского происхождения. Одно только было им хорошо известно: что во время большого горя человек забывает и свою гордость и преимущество своего положения. Большие страдания, бывшие всю жизнь уделом простого народа, помогали крестьянам смутно осознать тяжелые душевные переживания старой княгини. Их собственному существованию также грозили большие перемены: стоявшая на краю бездны родина вот-вот могла быть утрачена безвозвратно…

— Не оставляй надежды, Великая госпожа-княгиня! — набравшись смелости, обратилась к ней Хандут. — Соизволением господа и для тебя откроется дверь радости…

Госпожа Дестрик вздрогнула. Перед ее мысленным взором предстал образ «святого Спарапета», причинившего матери своей то великое горе, в котором пыталась утешить ее эта женщина из народа.

Анаит опустила голову. Она все время думала об Артаке, и грусть ее как бы временно утихла. Но когда вслух заговорили о чужом горе, ее рана как будто снова раскрылась. Слезы навернулись ей на глаза. Астхик заметила это и также приуныла.

Старшая госпожа задумалась и произнесла, словно разговаривая сама с собой:

— Страна потонет в крови… Кто ответит за кровь?..

— Ничего, Великая госпожа-княгиня! — отозвалась Хандут. — Стране гибели нет! Э-э, мы ведь все равно что земля, которую топчут ногами. Топчут нас и топчут, а мы все живы! Выживем, ничего!..

В грубоватом голосе крестьянки звучал голос страны, веками переносившей боль и страх. Это внушало слушателям надежду.

— Да услышит господь слова твои! — крестясь, пробормотала Старшая госпожа.

— Услышит, Великая госпожа-княгиня, услышит! — откликнулась молчавшая до этого старая мать хозяина. — Если что и совершил Спарапет, то, наверно, для того и совершил, чтоб мы жили… Земля-то родная должна жить или нет?!

В глубине ее потухших глаз блеснула затаенная искорка, когда она добавила:

— Чему быть, того не миновать, Великая госпожа-княгиня! Будем мы — будете и вы! Не будет нас — не будет и вас! Что же делать?

Из ердика, с высокого потолка, падали тонкие иголочки дождя, но жар очага и тепло, шедшее из соседнего хлева, защищали от холода. Сладостен был этот дождь своей грустью и одновременно — обещанием жизни. Сидевшие в хижине испытывали радость от сознания, что они защищены от холода. В другое время им, вероятно, показалась бы невыносимой эта темная хижина с прилегающим к ней коровником. Но сегодня вечером этот жалкий потолок, едва защищавший их от дождя, мирное посвистывание сверчка в запечье, дыхание животных, безмятежно пережевывавших жвачку, запах сена — все это придавало особую значительность тому, что в этот вечер происходило в хижине.

Астхик подошла к молодым крестьянкам и разговорилась с ними. А Анаит, прислушиваясь к вою ветра, летела мыслью вдаль, пытаясь силой воображения представить себе Артака, прочесть в его глазах — верно ли, что он отрекся?.. И хотя от Старшей госпожи Анаит слышала, что даже притворное отречение является грехом, но в этой мысли для нее таилчсь надежда, как таилась она в этом холодном дожде, который навевал грусть, но помогал молодым росткам наливаться жизнью. Анаит старалась не глядеть на Егишэ, на Старшую госпожу, на госпожу Дестрик и княгиню Шушаник, доспехи которых напоминали о надвигающейся буре, о крови.

Хандут внимательно всех разглядывала, затем она толкнула локтем свою землячку и негромко рассмеялась:

— Туго им приходится! Грехи теснят, вот они и тянутся к крестьянину… До чего дело дошло, а?..

Она задумчиво взглянула на Старшую госпожу — то ли сочувствуя, то ли злорадствуя, вспоминая ли о чем, или, быть может, забывая…

— Сестрица Хандут! — подала голос сидевшая в углу пожилая крестьянка со сверкающими глазами. — Порадуй Великую госпожу, спой что-нибудь!

— Спою, отчего не спеть!.. — с готовностью согласилась Хандут, вышла на середину и села лицом к Старшей госпоже.

Она поскребла черным ногтем земляной пол, прикрыла глаза и хрипловатым, но приятным голосом завела сложенный таронскими сказителями плач о Васаке Мамиконяне — том славном армянском Спарапете, который и после смерти продолжал внушать ужас врагам и вдохновлять родной народ, не веривший в смерть своего героя.

Хандут пела о том, как издевался персидский царь Шапух над плененным Васаком:

«Это ты, лиса, истреблял мои армии? Вот прикажу я убить тебя, как убивают лисиц. Что будешь ты делать теперь?..» — «До сего дня я был львом для тебя, теперь ты меня лисой называешь? Но пока я был Васаком, меня считали исполином: одной ногой опирался я на одну гору, другой — на вторую, И когда переносил я всю тяжесть тела на правую ногу — опускалась правая гора; когда же переносил всю тяжесть на левую ногу — опускалась левая гора!..» — «Но скажи, что это были за горы? Скажи!..» — «Одной горой был ты, другою — кесарь Византийский!..» И велел Шапух кожу содрать с храбреца и повесить велел ее перед Аршаком, царем армянским, в темнице заика Ачхуш.