Ван Гог - [126]

Никто не видел револьвера, о его существовании узнали только после рокового выстрела. А что можно сказать о враче, который выдворяет находящегося в таком состоянии пациента, не подумав о том, что с ним может произойти? Не был ли рассказ об агрессивном поведении Винсента придуман как средство оправдать отца, который отказался уделить должное внимание своему пациенту? Вероятно, после этого случая, как и в начале пребывания Винсента в Овере, у него не было возможности обратиться к Гаше в моменты обострения тревоги. В последних письмах Винсента Гаше вовсе не упоминается. Ссора была нешуточной и не могла не подорвать доверие Винсента к самому себе. Не имея возможности кому-нибудь довериться, выговорить свою тоску, он после отъезда Тео с семьёй в Голландию вновь оказался в бесконечном одиночестве.

В письме матери он рассказывал об одной из своих картин: «Что касается меня, то я целиком поглощён теперь этим неоглядным, бесконечным пространством хлебного поля на фоне холмов, широкого, как море, нежного зеленовато-жёлтого цвета, бледно-лиловой прополотой и свежевспаханной землёй с ровными зелёными рядами цветущего картофеля. И всё это – под мягким небом голубого, белого, розового оттенков». По-видимому, он говорил о большой картине, названной «Поле под синим небом». Завершая её описание, он заметил: «Я теперь нахожусь в состоянии глубокого покоя, которое требуется, чтобы это написать» (22). После стольких пейзажей без неба это полотно являет образ безмолвной бесконечности, мира, который живёт и будет жить без него.

23 июля, зная, что Тео вернулся в Париж, Винсент писал ему: «Надеюсь, что ты нашёл этих господ в лучшем к тебе расположении» (23). А в отношении себя размышлял, как ему быть дальше. Что делать? Создавать объединение художников? Но результат известен из арлезианского опыта. «С другой стороны, если такой союз образуется, то он всё равно потонет, если суждено потонуть всему остальному. Тогда ты мне, быть может, скажешь, что маршаны объединятся для поддержки импрессионистов, но и это будет ненадолго. И вообще, мне кажется, что личная инициатива всё ещё малоэффективна, а после неудачного опыта захотят ли они его повторять?» (24). Он уже был убеждён в том, что его попытки помочь Тео ни к чему не приведут. Потом, упомянув одну очень красивую картину Гогена, написанную в Бретани, он сделал в письме набросок «Сада Добиньи» – картины, про которую никак не скажешь, что она исполнена тревоги. Он сохранял своё уверенное мастерство колориста.

В те дни уже начавшейся жатвы он вновь писал, если воспользоваться его же сравнением, со скоростью локомотива. В этом яростном творчестве его последних дней родились такие шедевры, как «Пейзаж со стогом соломы», «Улица в Овере» с недописанным небом, несколько пейзажей со жнивьём, в которых, как и в «Хлебном поле с воронами» и в «Корнях и стволах деревьев», напоминающих некую абстрактную фактуру, подтвердилось его совершенное владение техникой штриха кистью.

Если проблемы Тео и продолжали угнетать Винсента, то ни в письме, ни в его картинах нет ничего, что указывало бы на мысль о самоубийстве. Правда, можно заметить, что тон последнего письма печальный, что исчезла бодрая краткость и беглость фраз, свойственная письмам начала его пребывания в Овере. Но большая тревога миновала, по крайней мере, её не чувствуется в последних произведениях. Картины большого одиночества остались в прошлом. Что же произошло в его сознании? Этого мы никогда не узнаем. Но очевидно, что это было связано с проблемами, свалившимися на Тео. Наиболее вероятное предположение: Винсент почувствовал себя лишним, тяжёлой обузой для семьи брата. 27 июля 1890 года он выстрелил себе в левую сторону груди. Пуля не задела сердца.

Если последовательность событий более или менее ясна, то их толкования свидетелями не могут быть безоговорочно приняты на веру Например, Поль Гаше-сын явно старался защитить честь отца. Со своей стороны, Аделина Раву, дочь владельцев гостиницы, в которой жил Винсент, стремилась представить в самом выгодном свете своего отца, который, как и все Раву, Гаше недолюбливал.

27 июля после полудня Винсент отправился писать на натуре, хотя обычно в это время работал в дальнем зале гостиницы. Он выстрелил в себя из револьвера, упал, потом поднялся и побрёл в гостиницу По дороге он трижды падал на землю. В гостинице заметили его отсутствие, так как его не было за обедом. Когда он пришёл, его походка показалась присутствующим странной. Винсент поднялся к себе в комнату, но так и не спустился обедать. Тогда Раву сам поднялся к нему посмотреть, в чём дело. Он нашёл Винсента лежащим на кровати и спросил, что с ним. Винсент резко повернулся, распахнул пиджак, показал окровавленную рубашку и произнёс: «Вот, я хотел себя убить и промахнулся».

Раву позвал местного врача доктора Мазери. Винсент попросил пригласить доктора Гаше, и тот вскоре пришёл со своим шестнадцатилетним сыном Полем, который нёс индукционную катушку – странное приспособление, применявшееся его отцом в лечебных процедурах. Гаше увидел Винсента уже раздетым доктором Мазери и тоже осмотрел рану при свете свечи. Винсент спокойно рассказывал, как всё произошло. Врачи поставили диагноз: большой потери крови не было, ни один жизненно важный орган не задет, иначе за прошедшее после выстрела время Винсент уже умер бы. Медики забинтовали рану и удалились в соседнюю комнату совещаться. Пуля, по-видимому, прошла ниже грудной клетки и застряла где-то недалеко от позвоночного столба. Оба врача отказались от её извлечения, которое сочли слишком опасным, но не решились обратиться к более компетентному специалисту или хирургу из местной больницы или из Парижа.