Вампиры замка Карди - [34]

Они познакомились летом 1932 года, в доме доктора Гисслера, который Августу и Отто приходился старым знакомым, а Лизелотте — дедушкой. Это было лучшее лето в жизни Конрада. Лизелотте удалось как-то так повлиять на Августа, что он совсем не бил племянника. И даже разрешил некоторые нарушения дисциплины. Конрад и Лизелотта много гуляли вместе и она читала ему вслух. К сожалению, по большей части она выбирала для чтения какие-то романы, где все было такой явной неправдой, что их даже скучно было слушать. Стихи она читала ему редко. Она отчего-то думала, что мальчику его возраста приключенческие романы интереснее, чем стихи. Но когда она все же читала стихи, она вся как-то преображалась и начинала сиять — золотистым, медовым светом — сияли ее глаза, волосы, кожа, и даже от губ исходило сияние с каждым словом, и пахла она медом, и Конраду так хотелось ее поцеловать: сначала в губы, потом в нежную шею, а потом в тот краешек белой кожи, который виднелся над последней пуговкой ее блузки… Он не осмелился, конечно. Он был всего лишь мальчишкой в ее глазах. И у Конрада хватило ума сознавать это.

На следующий год они встретились снова, но Лизелотта была мрачна и печальна, и уже не читала стихов. Да и не удивительно: ведь она была замужем за евреем, а евреями тогда как раз вплотную занялись — необходимо было очистить Германию от этой заразы. Конрад не прочь был бы и Лизелотту очистить от этой заразы. Избавить от мужа, от всех сомнений и страхов.

Дядя Август, видя его терзания, смеяться над ним не стал, а просто предложил:

— Хочешь, я дам тебе пистолет, и ты его пристрелишь? Она немного повоет, конечно, но потом привыкнет. И еще через годик-другой будет твоя. Если, конечно, еще кто на нее не позарится. Только мальчишку не убивай. Матери не прощают, когда убивают их детенышей, пусть даже неполноценных. Оставь ей мальчишку — и она будет вся твоя…

Конрад тогда не решился. Он еще не умел убивать. Он не смог бы выстрелить в серьезное, добродушное лицо доктора Фишера. И даже в его кудрявый затылок — не смог бы.

А зря. Если бы он убил Фишера тогда, судьба Лизелотты сложилась бы лучше. Но Конрад не решился убить соперника — и обожаемая им женщина уехала со своими еврейскими родственниками куда-то в Польшу, и несколько лет Конрад не знал, что там с ними стало.

Август говорил — ничего хорошего.

3

После прихода Гитлера к власти, Август тут же вступил в партию и снова надел мундир. Он стал реже бывать дома. Но и наказывать Конрада стал более жестоко. Он вообще как-то изменился, словно ношение свастики выпустило каких-то диких демонов, которых он прежде пытался подавлять и высвобождал только в домашней обстановке, воспитывая Конрада.

Забавно, что при всем при этом нацистскую идеологию Август не разделял: ему вопросы идеологии были просто безразличны. А вот войны он хотел. Он был уверен, что война принесет богатство как Германии в целом, так и их семейству в частности: фабрику Лиммера он собирался перепрофилировать для военных нужд — парашютного шелка много понадобится, когда начнется война с англичанами.

Отто, напротив, словно помешался на величии Германии, избранности немцев и заложенной в мифологии предсказанности всего того, что происходило теперь. Он написал несколько книжек на эту тему и сделался даже популярен, снискав наконец то уважение, которого ожидал от окружающих всю свою жизнь. Отто искренне обожал Гитлера, видел в его облике некую мощь и даже сияние, свойственные потомкам выходцев с Туле, острова бессмертных. Отто считал, что теперь, когда к власти пришли истинные арийцы, легко будет и остальным германцам достичь совершенства и бессмертия… А еще он носился с идеей питья горячей крови врагов и пожирания их трепещущей плоти, которые якобы должны были придать воинам Рейха силу и власть над теми врагами, которые еще живы и пытаются сопротивляться. Эти идеи, правда, пока не получали отклика даже среди поклонников трудов профессора фон Шлипфена.

В домашней обстановке Август посмеивался над Отто, правда не агрессивно, а на публике восторженно ему внимал. Из двух фон Шлипфенов Отто пользовался большим уважением у новой власти, а потому обрел в глазах Августа некоторую ценность: он надеялся, что от безумия Отто можно будет получить практические выгоды.

Конрад новую идеологию принял легко. В общем, ему тоже было это не так уж важно, как Августу. Но его юной душе был близок мрачноватый мистицизм, ставший популярным в обществе, а так же осознание своей избранности и некоего своего высшего права… Права на все. Права вершить судьбы. И еще нравилась Конраду завораживающая красота факельных шествий, и тех полутайных обрядов, на которые его приводил Отто, как своего племянника и — как образчик истинного арийца, представителя возрождающейся расы. Действительно, достаточно было взглянуть на статного, красивого, белокурого Конрада, так мало похожего на двух своих дядей — рыхловатого Августа и тщедушного Отто — чтобы уверовать в истинность заявлений профессора фон Шлипфена о том, что древняя раса возвращается, и что Гитлер ниспослан языческими богами для того, чтобы облегчить приход в мир и становление этих новых людей.