Вам доверяются люди - [162]

Он быстрым движением открывает «молнию» на своем лимонном портфеле и, заглянув внутрь, застывает в безмолвном изумлении.

— Что там еще? — недовольно спрашивает Иннокентий Терентьевич; он давно уже поглядывает на часы, но уйти, пока разбирается эта история, нельзя.

— Это не моя папка! — с остолбенелым лицом сообщает Гнатович и вытряхивает содержимое лимонного портфеля прямо на стол Леонида Антоновича.

Пухлая, перетянутая аптекарской резинкой записная книжка. Розовая пластмассовая коробка для бутербродов. Какие-то сшитые канцелярской скрепкой, довольно потрепанные бумажки. Футляр с очками. И — что вызывает крайнее удивление всех присутствующих — три сберегательные книжки.

— Сейчас мы выясним, чье это имущество! — говорит Гнатович.

Он решительно подвигает к себе сберкнижки, открывает первую, затем вторую, третью. У него по-прежнему озадаченный вид.

— Чьи же? — спрашивает Степняк.

— Безымянные. На предъявителя… — начинает старик и вдруг, стукнув кулаком по столу, кричит: — Все ясно! Папка эта окуневская!

И торопливо рассказывает, что произошло в его кабинете, когда позвонил Леонид Антонович.

— Да вот и доказательство, — подтверждает Степняк, перелистывая сшитые скрепкой бумажки. — Это все копии его заявлений вам, Таисия Павловна. Значит, по всем правилам, с копиями, писал… свои донесения! — с издевкой добавляет он.

У Бондаренко подавленный вид.

— Послушайте-ка, а ведь, пожалуй, эти сберкнижки — реабилитация Мезенцева! — задумчиво говорит Роман Юрьевич, нещадно тиская в кулаке свою бородку. — Глядите, товарищи! Окунь, видимо, брал за профессора. Откуда иначе у этого прохвоста такие… регулярные доходы?

Сберкнижки переходят из рук в руки. Все они новенькие, одна открыта полгода назад, двум другим еще нет и трех месяцев. Все выданы разными сберкассами, в разных районах. И в каждой только взносы — по две тысячи, реже по полторы.

— Со скидкой случалось работать, — отталкивая сберкнижки, гадливо замечает Гнатович. — Сначала, значит, осторожненько пробовал, а потом вошел во вкус. Смотрите по датам…

— Сколько же тут всего? — деловито интересуется Иннокентий Терентьевич и, быстро прикинув, объявляет: — Сорок тысяч, как копеечка. Ох и сволочь!

Все молчат. Лознякова и Степняк пришиблены больше всех.

— Дело уголовное, и этот негодяй ответит по суду, — медленно говорит Леонид Антонович; он встал из-за стола и ходит по кабинету. — Но вы-то, вы-то, товарищи? Как вы могли прохлопать? Руководители! Коммунисты!

Отвечать нечего. Степняк остервенело трет ладонью подбородок. Юлия Даниловна сидит неподвижно, плечи ее опущены, шрам на щеке вдруг стал заметнее. Она с трудом разжимает губы:

— И мы ответим за слепоту.

Степняк кивает. Этот короткий кивок стоит ему огромных усилий. Он всегда считал себя неплохим руководителем. Смелым. Опытным. Проницательным. А выясняется, что его обвели вокруг пальца. Как это могло случиться? Он вспоминает появление Окуня за день до открытия больницы. Вспоминает, как тот твердил на каждом шагу: «Таисия Павловна, Таисия Павловна…» Как с ходу взялся устранить неполадки с отоплением (и что из этого вышло!). Как выступал на партийном собрании о призвании медика. Как вечно занимался подсиживанием Рыбаша, наушничая, кляузничая. Как, наконец, погано вел себя после операции Фомичевой. У Степняка сжимаются кулаки: «Слепец я, слепец, ничего не видел!»

— За слепоту, ясно, ответите! — ровным голосом обещает секретарь райкома. — И всенародно придется отвечать, чтоб другим польза.

— Кстати, — не очень вежливо прерывает секретаря Гнатович, — вы, Таисия Павловна, на днях заверяли меня, что знаете Окуня много лет и самолично рекомендовали в больницу?

Бондаренко взбешена и напугана.

— Мы учились в одном институте, — лепечет она. — У него большой стаж… Я думала…

— Ничего вы не думали! — резко говорит Гнатович. — Для вас главное, чтоб снаружи гладко. А остальное…

Он машет рукой и отворачивается.

— Доверять, но проверять! — вдруг громко объявляет Иннокентий Терентьевич. — Своими глазами проверять!

Грузный, с короткой шеей, он высится, как тяжелая глыба, посреди кабинета.

— На сегодня всё, — подытоживает Леонид Антонович. — Окуня, само собой, от работы отстранить, а материалы немедленно передать следственным органам. Пусть разбираются те, кому положено. Что касается строительства второй очереди — утвердим на исполкоме. Ну, а насчет слепоты, — он слегка вздыхает, — придется товарищам Степняку и Лозняковой объясняться на бюро райкома. После того, как закончится следствие. А вам, товарищ Бондаренко, тем более.

Первым уходит Иннокентий Терентьевич. За ним еле бредет Таисия Павловна. Сегодня модные туфельки с каблуками-шпильками выглядят на ее ногах, как орудия пытки.

Степняк снова подносит ладонь к подбородку.

— Роман Юрьевич, — озабоченно говорит он, — что бы там дальше ни решили, а больнице буквально завтра нужны новые хирурги. Работать некому: Мезенцев улетел, да и вообще… вы же знаете… Окуня снимаем. Львовский работает, но…

— Львовского сейчас надо загружать как можно больше, для него это единственное лекарство, — решительно отвечает Гнатович. — Но хирурги вам действительно нужны. В понедельник постараюсь…