Валюта смерти - [77]

– Кто? – не понял Казик. Неожиданно для себя он осознал, что совсем не боится Ираиды Александровны и уже даже вполне привык к ее драконьей внешности. Тетка как тетка.

– Что? контрафакт. Вот что, ну монеты от другого производителя. Те, что я у тебя отобрала. Понимаешь? Кстати, откуда они у тебя, если не секрет?

Мальчик проигнорировал вопрос.

– Ну, представь себе, что он должен реализовывать свои монеты, а тут появились другие, и за них он уже ни копейки не получит. Мало того, если кто-то будет покупать твои монеты и звонить на них, Вадим тоже прогорает, потому что он уже не сможет сбыть свой товар.

– Ну и пусть прогорит, – Казик подобрал камешек, и бросил его в стену. Камешек звонко ударился и отскочил к ногам мальчика.

– Пущай-то пущай, да только, коли прознает, откуда эти монеты, точно не простит. Тебе не простит, миленький. – тетка уставилась на Казика своими жуткими голубыми глазищами почти без зрачков.

– Ну и пусть отомстит, – мальчик пожал плечами. – Если он меня убьет, я попаду к папе и маме.

Тетка задумалась.

– И то верно, – Ираида Александровна посмотрела на Казика с невольным уважением. – А если не убьет? Если инвалидом, к примеру, оставит? Отделает баскетбольной битой, как соседа Мишку, все кости переломает, так что человек ни встать, ни сесть уже не может и срет под себя.… Почитай, как уже лет восемь живет Мишенька горьким калекой. Беда это, а не жизнь. Думаешь, что Вадим лох последний? Думаешь, он и сам не понимает, что ты больше всего на свете мечтаешь со своими воссоединиться?

Еще как знает, он только с такими и работает, в ком любовь жива. Он их за версту чует, сучара. И тебя почует, миленький. А раз в тебе есть любовь, нипочем он тебя не пропустит к твоим папе и маме.

О такой возможности Казик не думал и, услышав жутковатый прогноз, приуныл.

– Вот что, горе ты мое луковое. Аня пропала, объявится, нет, леший разберет. Дом на несколько недель в ремонт отволокли. Мне-то, если что, есть куда пойти, а ты один без людей точно не выживешь. Так что, может, со мной пойдешь? Вдвоем не так паскудно все же небо коптить.

Пойдем, я тебе оладушки печь стану, сказки перед сном рассказывать, хочешь – компьютер купим, диски с игрушками? А?

Звонить родителям будешь без проблем. Монет-то там на нас двоих хватит, а потом глядишь, еще что подвалит. Жизнь-то она штука вредная, стерва она своеобразная и с редким чувством юмора.

Думала я уже квартиру продавать, на вырученные деньги монеты купить и жить, пока сердца хватит, а тут ты подвернулся со своим контрафактом… да… Монет в коробке полным-полно, надолго хватит. А мы с тобой, знаешь, что учудим? Завтра поедем в «Навь», это турагентство, и купим путевки до того света. Как тебе такие рационализаторские предложения? А?

– Как Аня ездила?! – не поверил своим ушам мальчик.

– Как она, родненький, – заулыбалась тетка. – Пойдем, милый мой, прикипела я к тебе сердцем. Ты не гляди, что на личико я уж больно безобразная, что большая такая, нескладная, не то, что твоя Анечка – голубиная порода. Я хоть и страшна, как душа каторжника, хоть в обхвате, что колонна Ростральная на Васильевском острове. Да только я не потому, что ем много, такая большущая вымахала, это ведь понимать надо. Муж мой Васечка это как раз хорошо понимал, потому что любить умел и любовь чувствовал.

Так и говорил, бывало, что во мне, ну, внутри, то есть, где у нормальных людей селезенка, печенка, легкие, словом, всякая требуха, – во мне, говорил мой Васечка, одно большое сердце.

И болит это сердце, миленький, болит оно без любви, погибает совсем. Потому как не может такое большое дурацкое сердце без любви. Был муж, любила его – удержу нет. Маленький, собой неказистый, точно ребятенка малого, заспать можно, а любила…

Нет теперь моего Васечки со мной. Вот, звоню ему. А все чувствую, мало мне этого. Не могу ни есть, ни пить без любви этой распроклятой. Не могу жить, дышу в полвздоха, сердце работает вполсилы. Потому как сердце-то, оно сердце, без любви не может.

Хоть всю кровь из тела вылей, жизнь уйдет, а любовь… любовь – она никуда не денется. Казни меня, переказни. Пытай, перепытывай, а я все одно, воскресну и любви у господа сызнова просить стану!

Ты иди ко мне жить, миленький. Я тебя, как родного сына, воспитаю. Вот те святой крест. Будь моим мальчиком. Западло матерью назвать, зови теткой, бабкой, если хочешь – обиды в том решительно не вижу. Только и ты меня постарайся хотя бы немного полюбить.

Хотя бы изредка похвалишь стряпню мою или еще что, мне и ладно. Женщины, они ведь ушами хи-хи любят. Мужик мой, покойник, бывало, вернется домой на рогах и весь в помаде, мне лабуду какую-нибудь навешает на уши. А я и рада, потому как оправдывается, значит, любит. Потерять боится.

И ты меня похвалишь, душа моя и расцветет первыми цветами подснежниками.

А не похвалишь – твое дело. Только будь со мной, родненький. Только не оставляй. Моду такую тоже взяли, отец ушел, теперь вот Васечка ушел. Одна я сирота-вдовица горе-горькое. Ты только не уходи от меня. А?

Аня, она молодая, еще найдет себе кого-нибудь, а я…

Ираида Александровна заплакала, уткнувшись лицом в грязный фартук, и неожиданно для себя Казик прильнул к ее руке, ощущая тепло и мягкость.