Валя - [61]

Встревожась, насторожась, как охотник, бросив свой чай и дьякона (или священника) и караимок (или гречанок из Мариуполя), Алексей Иваныч все смотрел в спину вошедшему, но когда услышал, что тот сказал что-то (что именно, — не расслышал, а только тембр голоса), сомнений уже не осталось: если не сам Илья, то его двойник или брат (может быть, и есть у него брат), и Алексей Иваныч быстро вскочил и подошел сам к буфету. Он даже испугался несколько, ему даже хотелось ошибиться, — однако это был действительно Илья. И ничуть не пытался он скрыться от Алексея Иваныча, даже глаз не отвел, а, вытирая губы салфеткой, рассмотрел его всего с заметным любопытством.

— Это… вы? — с усилием спросил Алексей Иваныч.

— Я, я… В Харьков… А вы куда? — спросил Илья. — Уж не ко мне ли опять? — и чуть улыбнулся.

От тембра этого голоса, жирного и круглого, Алексею Иванычу стало и тоскливо вдруг и очень тревожно.

— Я? Нет… совсем не к вам… Я тоже в Харьков… — Он смешался было, но добавил уже тверже: — Не в самый Харьков, то есть… А вы, значит, вот как! Правду тогда сказали, что вам надо ехать? Вот как! Я не думал.

— Я большей частью говорю правду, — серьезно сказал Илья.

Он расплатился не спеша и отошел от буфета.

Забыв о своем чае, Алексей Иваныч шел рядом с ним.

У бокового столика, на котором лежали газеты и какой-то сверток, Илья сел, распахнув шубу, и Алексей Иваныч, не совсем овладев еще собою, но уже все случайнее забыв, уселся за тот же столик, точно это было опять в кабинете Ильи, точно тот разговор, который был между ними, даже и не прерывался. Он весь его припомнил сразу, этот путаный разговор, и сразу же показались в нем бреши, неплотные, на живую нитку сметанные места, над которыми нужно было бы еще поработать, кое-что кое с чем связать плотнее. Странно было еще и то, что вся вокзальная суета не только перестала занимать Алексея Иваныча, — она даже существовать для него совсем перестала: было опять только двое их и опять Валя с ним, только прежде Алексей Иваныч себя чувствовал более смелым, а теперь он начал ощущать какое-то превосходство над собой Ильи (может быть, просто оттого это, что на нем была только бурка, а на Илье шуба волчья). Он даже, глядя на Илью, иногда отводил глаза, чтобы себя не выдать.

— Вы к доктору? — спросил Илья густо.

— Я? зачем? Нет, я не болен, — быстро ответил Алексей Иваныч.

— Нет, не лечиться, конечно, а… Вот вы говорили, что у вас санаторий хочет строить какой-то доктор… Крылов, кажется.

— Да, да… я сказал, — припомнил Алексей Иваныч, — это я пошутил.

— По-шу-ти-ли?.. Ишь вы как!.. Хотя почему бы вам и не полечиться? лениво сказал Илья.

— Чем же я болен? — удивился Алексей Иваныч.

— Всякий из нас чем-нибудь болен.

— Нет, я не болен.

— Однако поговорить с доктором никогда не мешает. — Илья поправил пенсне, потом снял его, протер, надел снова, потом медленно достал портсигар, тяжелый, серебряный, с золотой монограммой, открыл и протянул Алексею Иванычу, и тот взял было папиросу, но тут же положил ее обратно, сказавши:

— Нет, у меня свои… Я только свои курю, простите…

Странно было ему видеть теперешнего Илью, так похожего на прежнего, год тому назад. Теперешний, гладко выбритый, выпуклощекий, он был тот самый, которого он носил в себе долго вместе с Валей, тот самый, с которым объяснялся он мысленно тысячу раз, тот самый, который заставлял его и в одиночестве даже вскакивать вдруг и сжимать кулаки, тот самый, ради которого он приехал, наконец, на юг, к морю.

Вот этот самый настоящий, неподдельный Илья теперь против него… В людном месте? Нет, вот именно наедине, — все равно что наедине. То свидание с ним у него дома — его можно и не считать: это — начерно, это как будто и не с ним было, а первое, желанное, жданное, — оно вот теперь. К этому Илье он ведь не ехал даже, о встрече с ним теперь даже не думал… Этот Илья был как будто подсунут ему кем-то (Валей?); он был как будто подарок ему чей-то (чей же, если не Вали?), и у Алексея Иваныча все замерло в душе, притаилось, стало таинством.

— Да, вот именно… Теперь вы такой, как надо… Как тогда, — бормотал почти про себя Алексей Иваныч, вглядываясь в его бритую темную губу и большой подбородок. — Почему это вы теперь стали, как прежде? Изменили себя так?

— Так измениться можете и вы… за двугривенный, — вяло сказал Илья.

— Как актер… Впрочем, знаете ли, вы, — очень странно, — на какого-то иностранца теперь похожи… немного, конечно… Вы не были за границей?

Илья подумал несколько и ответил:

— Был. Я недавно оттуда.

— Ну вот видите! — точно обрадовался Алексей Иваныч и продолжал оживленно: — А сейчас в Харьков вы зачем?

— Э-э, это уж мое дело, конечно… Вы согласны? — Илья чуть усмехнулся мясистыми бровями.

Правда, это было его дело, но Алексею Иванычу стало вдруг не только неловко за себя, за ненужный вопрос, но и на Илью досадно: этой усмешечки его он совершенно не мог вынести спокойно. И сразу заволновался.

— Да, конечно… Я не то хотел спросить… Я, видите ли, хотел только узнать…

В это время подошел к нему татарин получить за чай.

— А? Чай?.. Да, я там пил чай рядом с дьячком… Четыре стакана? Вот я сколько! И не заметил… На! — И сунул ему серебряный рубль. — Холодно было ехать несколько, — вот я почему, а то я не особенно люблю чай, — сказал он Илье, часто мигая: что-то мешало видеть его отчетливо, выпукло, так, как хотелось видеть. Точно он все время уплывал, старался уплыть от него, прятался за клубы табачного дыма.