Валя - [60]

Ночь

На вокзале Алексей Иваныч сидел, следя за всеми и всем сразу, как он умел (ведь мысли у него были бегучие).

Это был новенький, только прошлым летом законченный вокзал, и еще разрисованный разными красками наивно блестел плафон, и не очень запылилась недурная лепка вверху, но внизу все уже обвокзалилось: засалилось, обшарпалось, захваталось всюду… Фальшивые пальмы на столах, унылое чучело цапли на шкафу, армяне за буфетом и нумерованные касимовские во фраках, с широкими задами и маленькими бритыми головами… Алексей Иваныч даже подумал отчетливо: "Нет, не хотел бы я вокзала строить…" Он немного прозяб в дороге, и теперь один из касимовских приносил ему чай стакан за стаканом, и Алексей Иваныч, видя на всех теплые пальто, шубы и шапки, вспоминал, что ведь зима теперь, ведь глубокая зима, — что там, куда он ехал теперь, трескучие, может быть, морозы, а на нем всего только бурка. "Приеду куплю", — думал он, нащупывая кстати деньги: не потерял ли, и соседу своему, старому священнику, или, скорее, дьякону, жевавшему украдкой домашнюю курицу, завернутую в газету, сказал:

— Вот, еду на Волынь, а одет легко.

Дьякон вскинул на него испуганные глаза, перестал жевать и спросил невнятно:

— Как-с?

— Впрочем, теплую одежду везде можно купить, не так ли?

И еще дьякон, — видимо, сельский, с косичкой, красноносый и несмелый, с полным открытым ртом — смотрел на него выжидающе, не решаясь снова начать жевать, как он уже говорил не ему, а сказал самому себе:

— Хотя, вне всякого сомнения, туда можно бы и не ездить: зачем? — И тут же убеждал себя: — Однако непременно надо: больше некуда ехать.

Против него наискосок сидела смуглая семья, оживленно говорившая на каком-то странном языке, должно быть караимы: две бойких девочки с усталой черновекой матерью; потом, подальше расположились шумливые, все хохочущие, в пух разряженные, перепудренные, перекрашенные три девицы, которых угощал шоколадом пожилой путейский инженер.

Еще и другие были, много разных, но все мельком: чернели, белели, зеленели, садились, вставали, уходили… эти засели прочнее других. По общительности своей Алексей Иваныч и к черновекой даме обратился с услугой: подставил ей графин с водой, и та поблагодарила томно. Алексей Иваныч похвалил ее живых девочек, — конечно, вполне искренне похвалил, — и дама была так польщена этим, точно за нею самой признали первую молодость, так тронута, что сразу и навсегда расположилась в его пользу, что бы он ни сделал потом, хотя бы на ее глазах убил человека.

Дьякон, прожевавши курицу и завернувши в бумагу остатки (может быть, он был священник из глухого села), перекрестился и, видя душевность Алексея Иваныча, счел нужным тоже поглядеть на него участливыми глазами и сказать с улыбкой:

— По всему судя, вы с какого-нибудь курорта?

Голос у него оказался тенор, и потому Алексей Иваныч сразу решил, что он священник (у дьяконов все больше басы).

— Батюшка, — ответил он вопросом, — вы в бессмертие души верите?

Он спросил это вполголоса, так, чтобы было интимнее, чтобы не расслышал никто, например дама с девочками.

И так как у батюшки от неожиданности этого вопроса опять стали круглые глаза и рот трубою, то Алексей Иваныч понял, что он ему, если что и ответит, то что-нибудь всем известное, а перепудренные девицы с инженером вдруг в это время залились таким оглушительным хохотом, что не только черновекая дама, но и сам Алексей Иваныч болезненно поморщился.

Инженер был с сильной проседью, желто-пухлолицый, какой-нибудь начальник дистанции, и за то, что он с такими девицами, Алексею Иванычу было его искренне жаль.

— Мама, — спросила одна из девочек, — чего это они все смеются?

— Потому что им весело, — ответила дама, пожав узким плечом, и в поучительных целях показала ей и другой дочери чучело цапли на шкафу с посудой:

— Видите, какой журавль? — Потом спросила Алексея Иваныча, не к жене ли он едет.

Оттого, что пустой вопрос этот больно его задел, Алексей Иваныч ответил, подумав:

— Нет, у меня нет жены!.. Нет, жены нет… Это я к сестре.

— Или к невесте? — опять пусто спросила дама, улыбаясь. — Такой у вас рассеянный вид.

— Вот как? — серьезно удивился Алексей Иваныч. Оглядел свою бурку и добавил: — Это оттого так кажется, что я легко одет, а теперь зима.

В это время кто-то в волчьей шубе, почему-то знакомой походкой, прошел мимо стола к буфету.

Только эту походку отметил взгляд. Почему-то павлин на парапете вспомнился ярко, и, допивая четвертый стакан чаю, думал Алексей Иваныч спросить священника: не дьякон ли он, и даму: не гречанка ли она из Мариуполя, например… Но, еще раз внимательно всмотревшись, Алексей Иваныч увидел, что этот в шубе волчьей, пожалуй, очень похож на Илью, только что этот — бритый, — не на того Илью, которого он видел недавно, а на прежнего, на студента, — Илью, который, уходя от него, поднял воротник шинели, на того, которого он тогда с Валей в театре встретил… И даже бормотнул Алексей Иваныч, изумясь: "Как же так? Неужели он?.." Вот он, подойдя к буфету, что-то выпил, запрокинув назад голову, и медленно стал искать глазами, чем закусить… все повадки Ильи.