Валя - [30]

— Ко мне она только заехала, а ехала к сестре.

— Больная? Перед тем как родить… Совсем ведь больная!.. Я ведь останавливал ее, предупреждал… Что вы мне говорите: к сестре!.. Зачем?

— По крайней мере мне лично она именно так сказала.

— Ах, вот как!.. Сестра на Волыни, а к вам она заехала по дороге! Хорошо "по дороге" — тысяча верст крюку!.. Правда, мне она не сказала даже, куда едет… Мне она сказала только: "Тебе нет до этого никакого дела!.." Но вам она так и сказала: к сестре?.. Она могла именно так и сказать — из гордости… чтобы вы сами уж догадались понять ее иначе… Вам же это было ни к чему; зачем догадываться, когда можно и не догадываться? Не так ли?.. Я разве не знал, что так именно и будет? О, как еще знал! Отлично знал! Но она — женщина ужасно большой веры в себя… Я ее не осуждаю… Она все время говорила о свободе, а искала рабства. Все женщины всю жизнь говорят о свободе, а ищут рабства… Мне она была только… ну, просто часть меня самого, и я над ней не имел власти… Разве я мог бы заставить ее взять какие-то двадцать пять рублей? Как это?.. Даже и представить не могу. А от вас она взяла, как подаяние… и… может быть, еще и руку по… пожала?

Он хотел сказать что-то другое и сам испугался вдруг: "Нет, другого она не могла все-таки сделать"… — так хотелось поверить в это, а глаза впились в руку Ильи, легшую тяжко на стол. "Что, если вдруг высокая, гордая, но ведь измученная, но ведь брошенная, — наклонилась и поцеловала?"

— За что же она вас настолько любила? — тихо сказал Алексей Иваныч и даже усмехнулся грустно. — Вы для нее ничего не сделали, ничем не поступились, а она… О, я понимаю, конечно, что каждый человек — свой мир, и я не судья ей, — нет, нет… Я даже и вам не судья… однако… Должно же было что-то быть в вас такое, если Валя… И вы поверите ли — я ведь до сих пор ничего не знаю, как это у вас вышло, когда, где вы познакомились даже, ничего она мне не сказала… Но до чего вы мне чужой!.. До чего вы мне ненавистны! И череп этот ваш… и пенсне, — все!..

— По-зволь-те!

— Нет уж, теперь вы позвольте!.. Вы пришли откуда-то, неизвестно откуда, и вот… Моего сына, Митю, вы помните? Вы его должны были видеть, не правда ли?.. Вот… Он умер — месяца три назад.

— Как?.. И Митя?

Илья посмотрел небезучастно, и Алексей Иваныч это заметил.

— Да, и Митя… Если бы был материнский, ее уход, он бы, может быть, и поправился, — не так ли?.. Вне всякого сомнения, если бы жива была она, и он был бы жив… Это, это ведь вне сомнений… Предупреждал ее, уговаривал: "К этому негодяю ты едешь, Валя? А если он не примет?.. У всякого своя правда: у тебя своя, у него своя… А если эти две правды, твоя и его, не совпадут?.. И какая же правда у него? У негодяев какая правда?"

Илья снял пенсне и посмотрел на него щуро.

— Это вы обо мне так?

— А?.. Да, — рассеянно сказал Алексей Иваныч. — Она ведь забыла даже проститься с Митей, когда уезжала, — так спешила к вам: боялась опоздать на поезд… Везла вам нового, вашего сына, а вы ей — двадцать пять руб-лей и помахали на прощанье шляпой… А может быть, вы даже и на вокзал не проводили ее?.. Я даже убежден, что нет!.. Она ушла, вы затворили за нею дверь… и выругались: все-таки двадцать пять рублей!.. Негодяй!

— Да вы… вы сознаете ли ясно, что вы говорите, или вы бредите?!

Илья поднялся. Алексей Иваныч только поднял голову.

— А-а!.. Я оскорбил все-таки вас?.. Это хорошо. Я думал, что у меня не выйдет. Издали это казалось легче, а здесь… Я ведь, главное, не знаю, как она… Ведь самое важное для меня это, а не вы… Вы — нуль. Даже то, что Митя… Этого я также не могу поставить вам в вину: может быть, это она так хотела и взяла… Что мы знаем в этом? Но я сам за себя, я лично вас, лично — ненавижу! Для меня лично вы всегда, ныне и присно — негодяй!.. И вовеки веков!.. Вы слышите?

— Сейчас же идите вон! — сказал Илья тихо.

— Ага! Хорошо, мы будем драться с вами… Вы думаете, вы сильней меня физически? Нет… И я красивее вас гораздо, замечу в скобках… Да и моложе-то вы меня на очень немного… Значит, то, что называлось — суд божий… Я готов. Вот! — и он сунул руку в боковой карман, чтобы выхватить револьвер, как в каюте, но нащупал рядом с ним какой-то плотный конверт и вспомнил, что это последнее письмо Анюты о маленьком Лепетюке, который носит зачем-то и будет носить фамилию Дивеев.

Он вынул письмо, посмотрел на него забывчиво, протянул Илье:

— У вашего сына режутся зубки… Если вам интересно, какие именно, то вот.

— Нет, мне это неинтересно, — повысил Илья голос, не взяв письма. Интереснее будет, если вы уйдете. Сейчас же!

— Не-ет уж, нет… Нет, это нет… Я не уйду! Не уйду, — нет!

Алексей Иваныч прошелся по комнате уже совершенно спокойный, а в это время зазвенел очень слышный отсюда дверной звонок, и Илья привычно сделал два шага к двери, чтобы открыть, но остановился:

— Самый удобный момент вам выйти… Это или клиент, или…

— Для меня безразлично, кто, — перебил Алексей Иваныч и продолжал мерять комнату своими стукотливыми шагами.

Звонок повторился, и Илья вышел, прихлопнув двери, и слышно стало потом два женских голоса и еще чей-то мужской — очень веселый, но старый.