Валя - [22]

И тут же вспомнил он о прокушенной руке Натальи Львовны и сделал вдруг свой хватающий жест:

— Простите!

— Что? — Наталья Львовна посмотрела на него удивленно и сказала вскользь: — Все-таки она не пожалела ее, ваша жена… А это что? Тоже реликвия? — и указала на полосатого паяца под стеклянным толстым колпаком.

Паяц лежал, раскинув руки и собрав ноги; одна половина — красная, полосками, другая — белая, мелким горошком; колпачок над глупым фарфоровым лицом немного набок; туфельки желтые с китайскими носками… Под паяцем коврик…

— Это?.. — Алексей Иваныч запнулся было немного, пригляделся к ней и заговорил, путаясь: — Это у нее перед смертью… у моей Вали… Она ведь без меня умерла, далеко от меня, у сестры, на Волыни — вот. Я писал сестре Анюте: "Что у нее было в руках перед смертью, — пришли мне, только честно"… Она честная… Я думал, — может быть, мне писала карандашом, ну, что-нибудь, ну, хоть два слова… Или платок ее… Мог ведь быть и платок… Или вообще… могло же быть в руках что-нибудь совместное наше, давнишнее… ну, вещица какая-нибудь, которую я давно знаю… И вдруг паяц… Откуда? Что это значит? Совсем новенький… Для новорожденного Анюта купила… Что это может значить?.. Не понимаю… Ребенка хотела нянчить?.. Но почему же не ребенка, а паяца?

— Как же умирающая могла бы нянчить ребенка? — и Наталья Львовна чуть улыбнулась краешками губ, отводя в сторону лицо.

— Да, конечно… Она могла бы мне написать что-нибудь, последнее… Ну, хоть два слова… А вот это… Не написала!.. А вот это — коллекция… Тут жуки здешние, только самые редкие… Это вас не займет, конечно? На что вам жуки?.. Да и мне на что? Так… И это не сам я собирал, не сам, не думайте! Это мне подарил сын здешнего врача, Юрия Григорьича, студент, — не знаю, зачем. А может быть, вам любопытно? Я вам подарю, — живо повернулся Алексей Иваныч.

— Нет, пожалуйста!.. Что вы!.. Радость какая, — жуки! Я их боюсь!

Подняла руки к самому лицу, как бы для защиты от жуков, и вскрикнула слабо: "Ой… А больно все-таки!", так что и Алексей Иваныч, сразу встревожась, взял ее зачем-то за укушенную руку тихо и сказал наставительно:

— Вот видите… И конечно же, будет больно… Вы осторожней… Ну, я подарю это Павлику… вот этому, — на костылях… видели?

— Я его знаю даже… Мы с ним познакомились…

— Ах, так!.. Как же это вы? Тем лучше.

— Почему "тем лучше"?

— Ну, просто так… Он какой-то хороший… и несчастный. И должно быть, мало уж ему осталось жить. Так жаль!..

— Пустое, — поправится… Однако хозяйка ваша уж беспокоится… опять прошла мимо двери: должно быть, самовар нужен… Ну, я пойду.

— Посидите… Поговорим еще.

— Нет, и вы ведь куда-то шли… на работы?.. Я вас задержала.

— Работы налажены… Это не важно, — работы… А вот… Я вам хотел что-нибудь подарить на память.

— Вы уезжаете?

— Куда? Нет… пока нет… На память… ну, просто о сегодняшнем дне на память.

— Ах, вот как!.. Что же вы мне подарите?

— Не знаю, право… Жуков вы не хотите…

— Жуков я окончательно не хочу… А вот что разве…

— Одоробло?

— Н-нет, эту прелесть я тоже не хочу… А вот (она подошла к стеклянному колпаку) паяц этот, он очень мил… Очень… очень. У меня вообще любовь к игрушкам.

Она посмотрела на туман в окнах, потом на Алексея Иваныча, который отвернулся вдруг к столу с бумагами, потом взяла свою теплую кофточку, лежавшую на стуле.

— Ну, с моей прокушенной рукой возня теперь… Помогите мне, пожалуйста, а то я… А подарить вы мне после успеете.

Но, помогая ей одеваться, Алексей Иваныч опять, незаметно для себя, отыскал глазами скромный, чуть сутуливший ей шею мослачок.

Когда же он вышел с нею, направляясь к калитке дачи, он увидел, что около калитки в густом тумане чернеют две конские головы, — извозчик, — и потом голоса какие-то, и застучала калитка, и во двор вошли трое: Гречулевич — тот самый, который упрямо хотел доказать, что треугольник равен кубу, Макухин — владелец каменоломен — и его брат, Макар.

Макухина Алексей Иваныч знал по клубу, а его брата видел впервые, хотя и слышал о нем кое-что от Гречулевича.

Было когда-то двое каменотесов Макухиных, — это и не очень давно, — лет десять назад, — Макар и Федька: Макар — работящий, а Федька — шалый, Макар скопил триста рублей, а Федька все прокучивал с бабами. Работали они на одной каменоломне, и с ними вместе было там еще человек двадцать — и русские, и турки, и греки, а хозяин — армянин — запутался в долгах и однажды скрылся куда-то, бросив и рабочих, и каменоломню. Артель должна бы была распасться, но деваться было некуда, время тугое — осень, а Федька как-то узнал в кофейне, что в скорости назначены торги в одном из ближних городов на поставку камня для мостовой и требуется всего-то 600 рублей, чтобы принять в них участие.

— Вот и возьмись! — сказали русские рабочие, смеясь, а турки оживленно говорили:

— Тот да руб, тот да два, тот да три… туды-суды, — собрал мелочь, хозай будешь!

Начали собирать, но собрали всего рублей четыреста.

Вот тут-то Федька и пристал к брату за остальными деньгами. Медлить было никак нельзя, а Макар медлил.

— Может, я и сам… — говорил Макар, щурясь.

— Берись сам, когда так…

— Как же "берись"? Это дело рисковое. Не с нашим затылком в новые ворота бить…