Вальтер Ратенау - [4]
В эти дни Ратенау действительно нашел применение своим силам, нашел истинного противника своему исполинскому духу — всемирную историю Впервые свою энергию, свою волю, свои способности он мог приложить не к коммерческой деятельности, не к литературе, а к решению задач всемирно-исторического значения. И редко одному человеку в подобное переломное время удавалось сделать так много. Участники Генуэзской конференции с восхищением рассказывали о его героических усилиях, о том, как он, представитель враждебного чуть ли не всему миру государства, заставил всех политических деятелей Европы относиться к себе с глубоким уважением. Энергия его духа имела масштабы Наполеона: он ехал из Германии в Париж, провел в вагоне 58 часов, работал в пути, в Париже прослушал почту, переоделся, нанес два визита и, появившись без малейших следов усталости в зале заседаний, произнес речь, продолжавшуюся два или три часа. Когда приступили к обсуждению его речи, начался перекрестный огонь технических вопросов, ответы на которые требовали от Ратенау максимальной собранности, концентрации знаний, силы воли. Многочисленные хорошо подготовленные представители английской, французской, итальянской делегаций задавали ему, неподготовленному, десятки вопросов на своих языках. Он тотчас же, не нуждаясь ни в каких справках, отвечал каждому на его языке. Это продолжалось несколько часов, он будто играл в Rosselsprung[19], выдавая ответы один за другим. К концу заседания все присутствовавшие на нем смотрели на Ратенау с благоговением и искренним восхищением, признавая превосходство своего противника. Впервые за последние десятилетия иностранные государства вновь выразили свое уважение немецкому государственному деятелю, впервые после Бисмарка личность немецкого дипломата произвела на них сильное впечатление. В заключительном выступлении на конференции, в своей великолепной речи, произнесенной в пасхальный день, — как раз в это время на его родине гимназисты на каникулах готовили его убийство — он призывал к разуму, со всей страстностью трагической убежденности формулировал идею согласия в Европе и закончил выступление словами Петрарки «Pace! Pace!»[20]
Его смерть была быстрой и прекрасной. Недалекие юноши, полагавшие, что спровоцированным преступными силами «героическим» поступком они служат германской идее, непроизвольно действовали в соответствии с глубочайшим смыслом судьбы Вальтера Ратенау, ибо жертва, которую он принес своей родине, оказалась зримой. Судьбы исторических личностей не следует рассматривать с сентиментальной точки зрения, не надо желать этим людям долгой жизни и спокойной смерти в своей кровати, как обыватель — бравому отцу семейства. Истинная судьба таких людей — не личная, а историческая, вневременная, она укладывается в немногие великие мгновения. Самое большое, что, по мысли Шопенгауэра, дано подобным характерам, это героическая жизнь. И Вальтер Ратенау своей смертью также достиг этого последнего, этого наивысшего предела. Только час на сцене мировой истории был дан ему, и он его прекрасно использовал. И там, где короткое, слишком короткое время существовал этот человек, перед мысленным взором поколений постоянно будет возвышаться образ большой исторической личности. Никогда он не был более велик, чем в своей смерти, никогда более зримым, чем сейчас, на временном расстоянии: плач о нем — это одновременно плач о немецкой судьбе, в решающий час отвергшей его огромную энергию духа и вновь скатившейся в прежний, роковой для нее хаос, в странную беспомощность своей упрямо нереальной и поэтому вечно недейственной политики.
Публикация, перевод и примечания Льва Миримова
