Валтасаров пир. Лабиринт - [42]

— Ну, путешественник, далеко уехал? — положил ему Хаза руку на плечо. — Я уже два раза обернулся.

Заглянул он на кухню за кофейником, но уходить не торопился. Развалившись на матраце Анджея, прислонился голой спиной к стене, вытянул босые ноги. И зевал поминутно.

— Напрасно ты отказался, блондиночка что надо!

— Твоя знакомая?

— Угу! — И он так отчаянно зевнул, что Анджей с трудом разобрал его вопрос: — Зачем тебе карта понадобилась?

— Да так просто. Хочу на работу устроиться в провинции где-нибудь…

В наступившей тишине Хаза громко пукнул.

— Перед сном все равно проветривать будешь, — оправдываясь, сказал он и прибавил: — А работа, связанная с риском, с эдакими сильными ощущениями, тебя не привлекает?

— Нет.

Наконец Хаза решился и встал.

— А что это за работа? — поинтересовался он.

— В школе, по-видимому, — неожиданно для себя самого ответил Анджей.

Хаза зевнул во весь рот, словно даже мысль о подобной перспективе нагоняла на него тоску.

— Хочешь кофе?

Анджей поблагодарил, но отказался: после кофе он плохо спал.

— Эх, не понимаешь ты, в чем смак! И зачем ты только на свете живешь? — засмеялся Хаза.

Он подтянул пижамные штаны и с кофейником под мышкой и электрошнуром через плечо вышел из кухни.

* * *

Утром Хаза разбудил Анджея: готовил завтрак для себя и своей знакомой.

— Не спишь? — спросил он. — У меня к тебе просьба.

— Да, слушаю.

— Я спешу очень: надо дамочку отвезти, а потом — в гараж, будь он неладен! Приведи, пожалуйста, немного в порядок комнату.

Женщина, которая приходила к нему убираться и готовить обед (Хаза очень любил ее стряпню), с неодобрением относилась к визитам подобного рода и ни к чему не притрагивалась, если в комнате оставались следы ночных оргий. Поэтому Хаза обычно сам приводил все в божеский вид.

— Может, и ты торопишься?

— Ничего, успею, — буркнул Анджей.

Он встал и, когда шаги Хазы затихли на лестнице, первым делом настежь распахнул окно. Комната пропиталась приторно-сладким, чуть тухловатым запахом духов. Уриашевич вышел на кухню, дожидаясь, пока комната проветрится. Сделав то, о чем просил его Хаза, он оделся и, с трудом проглотив завтрак, выскочил на улицу. Но отвратительный, тошнотворный запах преследовал его и здесь.

— Уриашевич!

Метрах в ста из очереди на автобусной остановке кто-то махал ему рукой. Анджей посмотрел: Биркут! Широкоплечий, чуть-чуть косящий детина с угреватой кожей и зычным голосом. Он, он! Анджей заторопился.

— Ба! Никак, ты адмиралом стал! — воскликнул он.

Ян Биркут, инженер и уже старший ассистент в политехническом институте, в ту пору когда Уриашевич поступал туда, уволенный за радикальные убеждения, а накануне войны арестованный в Гдыне, был в морской форме.

— Адмиралом? — засмеялся он и, заметив свободное такси, остановил его. — Садись, подвезу, — не спрашивая куда, бросил он, освобождая Анджею место рядом, и назвал шоферу адрес. — Вырвешься на сутки какие-нибудь в Варшаву, а время так и бежит. — Он взял Анджея под руку, притянул к себе дружески и, вспомнив его слова, хлопнул по колену. — Адмиралом не адмиралом, а капитаном — это точно! Начальником порта в Оликсне! Да вот беда, начальник функционирует, а порта все нет! — И, окинув Анджея быстрым, но пытливым взглядом, добродушно пробасил: — Смотри, плохо будет, если не знаешь, где эта Оликсна!

Уриашевич стал оправдываться, что месяц всего как вернулся.

— А где же твоя прежняя любовь к морю? — сделал Биркут большие глаза. — Небось и новую карту побережья еще не удосужился посмотреть? — Он прищурился: — Что, угадал?

И засмеялся — по-прежнему безудержно, громко, весело, но уже не так искренне, как вначале. Потом сообщил, что вчера только приехал и прямо с поезда отправился в поход по разным министерствам, ведомствам и учреждениям. Клял всех и вся, но из его слов явствовало, что он преисполнен надежд выколотить для своего порта все необходимое.

— Это не порт, скажу я тебе, а мечта!

— Ты хочешь сказать, он был таким?

— Не был, а будет! — И, чтобы наглядней представить, как выглядит порт в Оликсне, положил одну руку на правое колено, а другую — на левое, так, чтобы они не касались пальцами. — Вот, смотри: здесь два мола, — принялся он объяснять, — между кончиками моих пальцев — несколько затопленных кораблей, на молах — сплошные ямы, выбоины, а там, где мой пупок, то есть на набережной, тоже, кстати, порядком разрушенной, ни тебе подъемного крана, ни эллинга, ни складских помещений. Вот во что немцы порт превратили, когда отступали.

В Оликсне застрял он в сорок пятом году. Первое время их было всего пять человек, и никаких ассигнований, машин, оборудования, словом — ничего. С тех пор ноги стали болеть, и нервы истрепаны, и сердце пошаливает — вот чего стоила борьба: сначала со смертниками из разбитых немецких соединений, потом с мародерами, потом с покидавшими город жителями — бездействующий порт не мог обеспечить им средств к существованию.

— А я торчу, понимаешь ли, в управлении порта и начальником называюсь, да только начхали все на такое управление!

— Зачем же ты там сидел?

— Приказали, вот и сидел.

— А приказали-то зачем?

— Ба! — В маленьких глазках Биркута вспыхнули озорные огоньки. — Для поддержания духа! — И он лихо сплюнул в открытое окно такси. — Вначале волынка страшная была. При наших средствах и таких разрушениях работа подвигалась черепашьим шагом — ну как воду из океана пипеткой переливать. Но для города она имела свое значение, и опыт показал: лучше было иногда ее переоценить, чем недооценить, чтобы люди не теряли надежды — в недалеком будущем они опять смогут рассчитывать на порт. — Такси снова огласилось его заразительным смехом. — Что ж тут такого, — сказал он примирительно, — не у каждого хватает мужества, надо иногда его и у других позаимствовать, как говорит наш портовый боцман, пан Чечуга. Ты спросил, зачем нам приказали сидеть в бездействующем порту. Понял теперь?