Валтасаров пир. Лабиринт - [30]

— Слава Иисусу Христу! — приветствовала она монахиню, открывшую ей дверь. — Какая у вас чистота всегда! Не нарадуешься просто.

И остановилась на пороге.

— Проходите, пожалуйста! Проходите! — приглашала ее монашенка, молоденькая, розовощекая, с чуть приметным горбиком. И чепец, и головная повязка, и подкладка у покрывала — все было на ней белоснежное, накрахмаленное. — Сюда пожалуйте, на диванчик.

Комната была перегорожена ширмой, за ней стояли кровати, перед ней в некотором отдалении от двери — диванчик, у окна — стол и лавки.

— Вот и весь наш монастырь! — обвела монашенка комнату рукой.

— Тут и спальня, и трапезная, и приемная! — в тон ей прибавила Ванда.

С этими словами обе улыбнулись. Ванда с грустью, монашка — с христианским смирением. Они уже не раз обменивались улыбками, но у Ванды получалось искусней: она-то всем улыбалась одинаково, а монашкам приходилось приноравливаться к каждому.

— Сейчас позову настоятельницу! Присядьте хоть на стульчик!

Ванда взяла стул у нее из рук и поставила возле двери. Пол в комнате, заменявшей целый монастырь, блестел, как зеркало. И кто хотел завоевать расположение монашек, тот в глубь комнаты, к диванчику, проходил, только если на дворе было сухо. А не в такую мокрядь, как сегодня. Ванда никогда об этом не забывала.

К сожалению, настоятельница не сможет выйти и просит извинить ее, передала все та же монашка. Она статую богоматери в порядок приводит — подарок для их часовни.

— У нас, кроме этой комнаты, еще каморка есть — келья настоятельницы и часовенка в бывшей ванной.

Ванда заявила не без гордости, что знает. И поинтересовалась из вежливости, откуда статуя. Оказалось, кто-то привез с Западных земель.

— Для нас это большая радость! — призналась монашенка. — Видите, как тут пусто и голо!

В самом деле, на стенах комнаты, служившей одновременно монастырской приемной, спальней и трапезной, почти ничего не было. Взгляды гостьи и хозяйки невольно устремились в одном направлении — на портрет ксендза Крупоцкого, написанный маслом. Крупоцкий, которого позже увенчала митра викарного епископа, начинал свою духовную карьеру скромным капелланом в монастыре сестер-грегорианок.

— Прекрасный портрет! — прошептала Ванда. — Какое счастье, что он уцелел!

— Жаль, что самого епископа нет в живых, — ответила монашенка. — Слишком рано ушел он от нас!

Затем, как наказывала настоятельница, осведомилась о здоровье пани Уриашевич и помогла Ванде развязать рюкзак. Пустые банки и мешочки были заменены полными.

— Настоятельница посылает вам тут всякую всячину. Она каждый раз говорит: пока в Польше существует костел, сестра давнего пастыря нашего не должна голодать.

Приношения наполнили рюкзак до половины.

— А вот тут большая редкость — рис! Это для немногих только, тех, кто нам особенно дорог.

— В последний раз вы насчет белья говорили…

Но белья опять не было. И лекарств тоже.

— Лекарств вообще не обещаю, — сказала на прощанье монашка. — А за бельем зайдите в следующий четверг, найдем что-нибудь, — повторила она, как обычно.

На нижней площадке Ванда остановилась, заглянула в мешочек с рисом.

— И правда рис! — обрадовалась она, пересыпая в руке крупные, гладкие, точно из матового стекла, зерна. — Наверно, китайский, настоящий!

Во дворе она замешкалась, делая вид, будто поправляет лямки у рюкзака. На этот раз в окошко выглянул капеллан викария и крикнул:

— Его преосвященство желает знать, как здоровье вашей уважаемой матушки?

В прошлый четверг викарий такого желания не выразил и в позапрошлый тоже, но она не могла поручиться, сидел ли он тогда за столом у окна, следя, как обычно, за всеми проходящими.

Ванда попросила поблагодарить викария за внимание и успокоенная вышла на улицу.

— А я-то боялась, что слишком часто прихожу сюда.

И вздохнула с облегчением.

* * *

В американской Полонии Ванду принял директор, которого она не знала. Представительство занимало апартаменты в «Бристоле». Директор, седой полный мужчина, недавно приехавший в Польшу, предложил Ванде сесть в кресло, а сам с трубкой во рту расположился за столом и окутался клубами табачного дыма.

— Да, да! — перебил он, поняв, кто она, и сразу переходя к делу. — Я получил письмо из курии. Чем я могу помочь сестре светлой памяти епископа Крупоцкого?

Ванда изложила свою просьбу. Советом сестры она пренебрегла.

— Гм! — задумался директор. — Это большой расход! — Он выдвинул ящик стола, вынул какую-то бумажку и, все еще колеблясь, протянул Ванде. — Вот тут в соответствующих графах напишите, пожалуйста, о чем вы просите, для кого, по какой причине, поставьте дату, сообщите биографические сведения и так далее. И распишитесь.

Он пробежал глазами заполненный Вандой бланк.

— Вы для матери просите?

— Для матери.

— Значит, вы — дочь? Ваш заработок? Профессия?

— Я ухаживаю за матерью.

— А до войны?

Ванда, поколебавшись, ответила:

— Жила у брата.

Директор вышел в соседнюю комнату и немного погодя вернулся с кислой миной.

— Небольшое недоразумение, — сообщил он. — Сестра епископа уже получала у нас искусственные зубы.

— Это для меня! — Ванда покраснела до корней волос и приоткрыла рот. — Мама уступила их мне, но сейчас…