Валтасаров пир. Лабиринт - [169]

— Куда мы направимся? — спросил Малинский. — К морю?

— Лишь бы не в Остию! — воскликнул я.

— А почему?

— Не знаю!

— Там слишком людно? Вы этого боитесь? Но сегодня ведь будни.

— Остию я видел, — сказал я. — Лучше поедем туда, где я еще не был.

— Очень разумное решение, и, кроме того, вы очень разумно поступили, решившись провести день в праздности.

Я не понял. Он пояснил:

— Я вижу, что сегодня вы наплевали на свою библиотеку.

При слове «библиотека» я вздрогнул. Собака начала ворчать. Я со злостью возразил:

— Да нет, я там был. Только ушел раньше обычного.

Малинский снял руку с руля и погладил собаку.

— Вы сегодня очень взволнованы, — отметил он.

— Не спорю, — согласился я.

— У вас неприятности?

На этот вопрос я не ответил. Немного погодя Малинский сказал:

— Мы мало знакомы, но, поверьте, у нас в пансионате все относятся к вам с симпатией. А что касается меня, так я, сверх того, с полным удовольствием окажу вам помощь. Вы всегда можете рассчитывать на мое сочувствие, и я умею хранить тайны.

— Искренне благодарю.

— В таком случае жаль, что вы не хотите мне сказать, что произошло. Но если случились неприятности деликатного свойства, то я, естественно, не настаиваю. Деликатного и, скажем, оскорбительного для вас.

— Меня выставили из библиотеки, — вырвалось у меня. — Вот что случилось. Я не чувствую себя оскорбленным. Я только возмущен. Кому это нужно, кто может быть заинтересован в том, чтобы меня, начинающего ученого, который…

Малинский прервал меня:

— Минуточку. Начнем по порядку. Вам дал рекомендацию для библиотеки адвокат Кампилли. Не правда ли?

— Да.

— Я догадался об этом. Он человек с большими связями в курии. Я не допускаю, чтобы у вас отобрали пропуск, не сообщив ему об этом заранее. Вы должны с ним сейчас же переговорить и выяснить, в чем тут дело.

— Бесцельно, — возразил я.

— А почему?

Тогда я ему объяснил, почему я уверен, что Кампилли ничего тут не сделает. Его заранее обо всем уведомили, а он при встрече со мной словно воды в рот набрал. Значит, не хочет вмешиваться. Вероятно, кому-то, с чьим мнением он считается, не понравилось, что я хожу в библиотеку. Например, прелату Кулеше или другому высокому лицу из среды польской белой эмиграции.

Услышав это, Малинский пожал плечами.

— Чистая фантазия! — иронически заметил он. — Кампилли имеет больше весу, чем десять Кулеш! Я очень хорошо знаю курию и кто как в ней ценится и не бросаю слов на ветер. Могу вас также заверить, что дело не в вашей особе. Кампилли это Кампилли, его рекомендация — своим чередом, но он вас не рекомендовал бы, если бы ваша биография вызывала у него сомнения, да и в библиотеку вас бы не допустили, не проверив, все ли в порядке. У него не было сомнений, библиотека проверила, и примите как абсолютную истину, что тогда вы были чисты, как стеклышко. До сегодняшнего дня или до вчерашнего — безразлично. За эти дни, за это время, вероятно, случилось нечто новое, и отношение к вам сразу изменилось. Вот почему забили отбой. Вот почему поднялась паника. Но что такое? Что это такое?

— На моей совести нет ничего. Я ни в чем не виноват. Ручаюсь вам.

Он поморщился.

— Вы все принимаете на свой счет. А между тем, представьте, что сами по себе вы в порядке, а вокруг вас ведется какая-то темная игра. Я держусь в стороне от курии, так что не знаю, в чем там дело. Но люди, которые стоят к ней ближе, уже что-то почуяли. Это ясно!

Мы въехали в маленький городок. Замусоренный, грязный. Одна улица, другая, третья, площадь. Еще один поворот, и вдруг открывается вид на десятки мачт, белые корпуса кораблей, барки: порт.

— Это Фиумичино, — объяснил Малинский. — Рыбацкий порт и весьма захудалый пляж. Мы можем здесь спокойно побеседовать. Знакомых не встретим.

Он остановил машину возле большой беседки с видом на море. Мы вошли в беседку. Малинский заказал какую-то рыбу и подробно описал мне ее достоинства. К рыбе вино, по его мнению — тоже необыкновенное. Он обстоятельно обсуждал с кельнером все заказанные блюда. Я слушал краем уха. Когда же он закончил разговор с кельнером, вернулся к теме, которую уже частично осветил, и снова сказал, что старается держаться подальше от курии, хотя она фактически его кормит, — я стал слушать внимательней. Оказывается, он помогает благотворительным учреждениям и монашеским орденам обменивать товары, получаемые ими в дар из-за границы, — всякие ненужные предметы роскоши — на разные полезные вещи первой необходимости, а иногда и продавать эти товары, сообразуясь с тем, что в данный момент диктует положение на рынке.

— Помимо этого, я ни во что не вмешиваюсь. Тружусь. Зарабатываю. В течение тридцати лет я был офицером, к старости стал коммивояжером. Как говорится: ничего не поделаешь. К счастью, я несколько лет занимался дипломатией. До войны был советником в Риме. Пришла война, меня прогнали. Потом, когда перестали травить людей моего типа, я после смерти Сикорского вернулся на заграничную работу. На этот раз консульскую. Побывал в разных местах, пока наконец снова не попал в Рим. Благодаря этой службе познакомился с коммерцией. После сорок пятого года пустил в ход свои наличные деньги и знакомства и занялся торговым посредничеством, о котором вам уже говорил. Не сую нос, куда не следует. Не гоняюсь за ватиканскими сплетнями. Склоками не пробавляюсь. Не подглядываю и не подслушиваю. И все же я знаю среду.