Валтасаров пир. Лабиринт - [166]

— Но пусть они живут с пламенем в груди! А кто же лучше поможет разжечь его в вашей груди, чем великий человеческий пример святости и страдания, на который церковь укажет вам своим перстом? Пример, взятый не из давнего прошлого, а из последних горьких лет, рожденный новыми ужасными гонениями. Годы эти отмечены бесконечным количеством жертв. Многие из них, наверное, уже сегодня увенчаны на небе ореолом святости. Нужно, чтобы как можно скорее достойнейшего из страдальцев украсил нимб и на земле.

Он встал. Вспышка утомила его. Он был бледен. Начал прощаться, легко поворачиваясь всем корпусом к каждому по очереди. К дамам, к Малинскому, к Шумовскому и наконец ко мне. Мы подходили к нему. Он ничего не говорил. То ли он устал, то ли ему были неприятны банальные фразы после всех высказанных им и столь важных для него слов. Но если бы не его молчание, то, глядя со стороны и наблюдая только жесты священника Кулеши, можно было бы подумать: вот прелат, человек из высшего общества, прощается с хозяевами и гостями, покидая гостиную. На самом деле все обстояло не так. Об этом свидетельствовала не только тишина в комнате, но и рукопожатие Кулеши — слишком крепкое и продолжительное, пальцы у него при этом дрожали. Мою руку он задержал особенно долго. Я чувствовал, что этим пожатием он как бы продолжает незаконченный разговор. Когда он наконец ушел, мы вернулись на свои места. Никто ни словом не упомянул о его вспышке. Мне кажется, что при всем почтении, с каким к нему здесь относятся, все уже привыкли к его речам. Что касается меня, то я предпочел бы даже в мыслях к нему не возвращаться. Я думал о нем, как о раненом. Его ранили. А он теперь бередит и бередит свои раны. И даже самую эту боль ставит в вину только нам.

XVII

В воскресенье, покидая пансионат «Ванда», я не предполагал, что спустя сутки вернусь сюда с чемоданом на новое жительство. Мне отвели мою прежнюю комнату. Я расположился там. Распаковал вещи и разложил их так же, как раньше. С той лишь разницей, что теперь я занял также ящик столика, поместив в нем заметки, сделанные в библиотеке, а также лупу Кампилли. Я с ужасом обнаружил ее в кармане пиджака, который сегодня утром был на мне. Не знаю, когда отнесу Кампилли его лупу, если в доме на виале Ватикано до конца лета никто постоянно жить не будет. Хозяйка с дочерью вместе с кухаркой завтра переедут из Остии в Абруццы. Хозяин с зятем до каникул в курии останутся в Остии вместе с лакеем из римской виллы, а сама вилла в связи с этим окончательно опустеет и, по сути, будет наглухо закрыта.

Обо всем этом мне сегодня после полудня самым любезным тоном сообщил Кампилли. Ему было неприятно, что так получилось. Особенно потому, что, когда мы прощались перед его отъездом в Абруццы, он ни словом не обмолвился относительно такой возможности. Он объяснял, что жаркие дни в этом году наступили раньше обычного времени, что жена плохо себя чувствует у моря, что в Абруццах у них, правда, есть прислуга, однако она не справится с работой, когда съедется вся семья. Он без конца извинялся передо мной, я же, в свою очередь, уверял его, что ничего особенного не случилось, ведь я поселился на вилле просто потому, что так вышло, а вообще-то меня вполне удовлетворял пансионат, где я поначалу устроился.

— Теперь в Рим наехало столько народу! Куда ты денешься? — огорчался Кампилли.

— Вернусь в «Ванду».

— Ты считаешь, что это правильно?

— Почему бы нет?

— А не проехаться ли тебе по Италии?

— Поеду, но позже. Пусть сперва монсиньор Риго ответит нам на письмо. Мы осуществим задуманную комбинацию — перешлем в Торунь дело для передачи отцу. И вот тогда наконец-то я разрешу себе поездку по стране.

В начале нашей встречи я вскользь упомянул, что монсиньор молчит как проклятый. Кампилли сделал неопределенный жест рукой — я решил было, что он хочет успокоить меня, — и тут же заговорил о том, что мне придется покинуть виллу. А затем сказал:

— Боюсь, что, дожидаясь ответа в Риме, ты потеряешь много времени.

Я напомнил ему, что именно так он советовал мне поступить. Ведь он, как и я, был уверен, что монсиньор нам ответит очень скоро, и тогда необходимо будет сразу же подыскать бумаги для Торуни, чтобы ковать железо, пока горячо.

— Разумеется! Но позволь тебе напомнить, что со времени нашего разговора умер епископ Гожелинский.

— Как? — удивился я. — Ведь мы уже после его смерти снова обсуждали, по вашим словам, блистательные прогнозы, и вы целиком одобрили весь дальнейший план действий.

— В таком случае, — согласился Кампилли, — быть может, и в самом деле не стоит уезжать из Рима.

«Он просто забыл», — подумал я. Множество обязанностей, жара, путешествие — не удивительно, что подробности, касающиеся моего дела, вылетели у него из головы. А у меня была только одна эта забота. Значит, он мог вполне доверять моей памяти.

— А кроме того, — добавил я, — меня удерживает в Риме библиотека.

— Ватиканская?

— Разумеется. Жара жарой, но я посещаю ее аккуратнейшим образом!

Он снова:

— Да бросил бы ты все! Покатался бы немного. Отдохнул.

Я засмеялся:

— Что же это вы меня гоните из Рима!

Тогда он вскипел: