Валтасаров пир - [2]

– Это вы – Антуан Пьомбино?

– Нет. Среди нас его нет. Мы его управляющие.

– Давайте я заплачу вам пошлину за то, что проеду, – раздраженно ответила я. – Неужели ваш хозяин так скуп? В таком случае ему нужно воздвигнуть вокруг своей земли крепостную стену.

– Мы не возьмем ваших денег. Сворачивайте!

Я в бешенстве приказала Жаку развернуть лошадь.

– Передайте своему хозяину, – крикнула я напоследок, – что если ему вздумается проехать через земли и ферму Пти-Шароле, с ним поступят таким же образом.

Я гневно покусывала платок, удивляясь дикости здешних обычаев. Какой-то Антуан Пьомбино запрещает мне ездить по его земле! Да он, наверно, простой негоциант, у которого нет ни одного поколения предков-дворян. И он смеет преграждать дорогу принцессе де Тальмон!

Я чуть не прокусила себе губу от злости. Помимо задетого честолюбия была и другая причина: усталость. Беременность я переносила не слишком легко, и сейчас моей заветной мечтой было добраться до места и отдохнуть. Эта тошнота, это тело, ставшее таким неуклюжим…

– Ладно уж, мадемуазель, – примиряющим тоном сказал Жак, – поедем в обход. Нужно было еще в Сен-Пьере узнать, нет ли в здешних местах чудаков вроде господина Пьомбино.

– И он, скорее всего, итальянец! – воскликнула я яростно. – Пьомбино!

– А ты разве не знал? – подозрительно покосился на негра Жак. – Черная образина!

Мы ехали еще примерно полчаса, прежде чем ферма Пти-Шароле показалась из-за густых деревьев.

Это был большой открытый дом в стиле барокко времен Луи XIV. С широкими сверкающими верандами и террасой, белый, как снег, чем удивительно напомнил мне Сент-Элуа. Два огромных цветника, в которых благоухали огромные тропические розы, были разбиты прямо перед домом.

Чуть дальше в ряд выстроились хозяйственные постройки – прядильни и ткацкие, конюшни и амбары. Тощий негритенок кормил пшеном огромный выводок гусей. Индюшата важно разгуливали по двору, как по собственному индюшатнику.

Я поднялась по ступенькам широкой лестницы и остановилась. Мне навстречу шел высокий мужчина плотного телосложения, в шляпе и кожаной безрукавке. Толстые штаны его были стянуты широченным поясом. На вид ему было лет сорок. Полное отекшее лицо с толстыми губами казалось некрасивым, нижняя челюсть сильно выпирала вперед, и ее лишь слегка прикрывала густая русая борода.

– Вы господин Воклер? – спросила я, с трудом припомнив имя управляющего.

– Да, конечно! А вы, видно, дочь принца. Хозяйка… Он протянул руку, приглашая меня в дом.

Я шла по комнатам, с удивлением убеждаясь, что их обстановка почти ничем не отличается от того, что я имела в Париже. Тот же блеск, то же царство причудливых форм рококо… Разве что плетенные из лозы кресла на террасе, украшения, в которых чувствовалось что-то экзотическое, вест-индское, были для меня в диковинку. В гостиной я обнаружила клавесин немецкой работы. Клавиши – из чистой слоновой кости…

– Два часа назад я получил известие о вашем приезде, – нехотя пояснил Воклер, заметив мое удивление. – Черномазым пришлось хорошо потрудиться для вашей встречи. Эй, Изидора!

Стройная темноволосая девушка остановилась на пороге.

– Это хорошая рабыня, – сказал управляющий, – ее учили в Сен-Пьере ухаживать за знатными дамами… Она будет вам хорошей горничной.

– Это рабыня? – переспросила я. – Она же совсем белая.

– Изидора? Да, она рабыня. Но это вы только сперва ею брезгуете, потом привыкнете. Она квартеронка[1]… К тому же крещеная.

– Перенеси в дом девочку, которая спит в повозке, – сказала я мягко, обращаясь к Изидоре. – Если она проснулась, накорми ее.

Маргарита, не доверяя рабыне, тоже спустилась во двор за Авророй. Я прошла в гостиную, такую просторную и открытую со всех сторон. Справа она переходила в большую террасу, слева – в затененную веранду. Огромные белоснежные цветы с бархатистыми лепестками и ярко-желтым пестиком свисали из сада прямо в гостиную.

– Магнолия, – проговорила я, очарованная прелестью цветов. – Как здесь все ново, необычно…

Я присела к клавесину. Что бы такое сыграть? Мое душевное состояние было сейчас таким сложным, что я не знала, какая музыка способна это выразить. Все смешалось во мне – отчаяние и успокоение, принесенное длинным и нудным морским плаваньем; ожесточенность и надежда, связанная главным образом с рождением моего будущего ребенка. Все это вылилось само собой в мелодию, в странный экстаз; я почувствовала, что, по мере того как звуки плывут по комнате, на глазах у меня появляются слезы.

Пришла Маргарита, заметила мое состояние и сразу увела меня в спальню. У нее всегда было верное средство для успокоения нервов – стакан воды с несколькими каплями валерианы.

Я только потом поняла, что же это за мелодия так на меня подействовала. Луи де Моа. Миниатюры.

2

Если родится девочка, я назову ее Жанной, а если мальчик – Жаном. Хорошо, что я подумала об этом. Ведь до родов осталось всего тридцать дней.

Я дернула веревку звонка. Маргарита вошла так быстро, словно всю ночь стояла под дверью.

– Что ни говорите, мадемуазель, – сказала она, помогая мне подняться, – а ночи здесь ужасны. Едва семь часов вечера – такая темень наступает, что просто жуть! Да еще вокруг – одни негры…