Вальс деревьев и неба - [61]

Я любила говорить с матерью. Все разговаривают на кладбищах, это место для бесед, ведь так удобно говорить с мертвыми, если не удается поговорить с живыми. Уже не помню, что я рассказывала, да это и не очень важно. Я услышала шум за спиной, обернулась. Там стоял Винсент с серьезным видом. Со своей сумкой, мольбертом на плече и холстом под мышкой. Он заметил меня через низкую ограду, проходя мимо. Он пристально разглядывал могильный камень. Его взгляд обежал кладбище, но не остановился, а продолжил движение, заставив Винсента медленно развернуться вокруг собственной оси. Он глубоко дышал и казался спокойным. Мы не сказали друг другу ни слова. Он только взял мою руку и сжал ее.

* * *

Письмо Винсента к Тео, апрель 1888 г.

"Сейчас я захвачен фруктовыми деревьями в цвету. Я не следую никакой технике мазка, просто наношу на холст равномерные удары краской и оставляю все как есть".

* * *

Утром Луиза зашла ко мне в комнату и отодвинула занавески, дневной свет ослепил меня, она велела привести себя в порядок, я встала, надела то же белое платье, что и накануне, подумала, не спуститься ли вниз позавтракать, но мне не хотелось ни видеть их, ни слышать. Я снова легла и валялась в постели, думая о Винсенте. Я попробовала подсчитать, сколько его картин видела с момента его приезда в Овер: прикрывала веки, призывала их, и они появлялись, как по волшебству, с их огненными красками, вихрями и бросающейся в глаза необычностью; всего я насчитала тридцать пять полотен. В конце концов я начала их путать и уже не знала, те ли это, которые уже вошли в счет, или я вообразила новые, которых вообще не существовало; некоторые проявляли бóльшую настойчивость, чем другие, оставаясь перед глазами и не желая исчезать, особенно меня привлекали пейзажи Уазы, синяя церковь в Овере и, конечно же, подсолнухи.

Я слышала оживление в доме, они ходили туда-сюда по лестнице, перекликались, и этот шум отвлекал меня, мешая сосредоточиться, приходилось открывать глаза, и краски исчезали, лодки тонули в реке, соломенные крыши и мельничные жернова растворялись в воздухе.

Отец зашел без стука, заставив меня подскочить. Он был в своем воскресном костюме из черной фланели, и от него за три метра несло одеколоном. Он посмотрел на меня, как будто в первый раз видел.

— Чем ты занимаешься? Ты еще не готова?

— Я думаю о вещах, которых вы никогда не увидите.

— Ничего не понимаю в твоих бреднях, но сегодня воскресенье, и мы приглашены к Секретанам.

Я вскочила и встала лицом к нему.

— Я не поеду!

— Хватит кривляний и капризов, дочь моя! Ты приведешь себя в порядок и наденешь красивое платье. И будешь милой и приветливой.

— Даже если вы потащите меня за волосы, даже если снова изобьете, я не поеду! А если увижу Секретана-старшего, я расскажу, как вы меня мучаете и как ужасно со мной обращаетесь. Пусть знает, какой вы злой отец.

— Я могу и еще раз тебя проучить, Маргарита. Ты упрямей, чем я думал, и еще глупее.

— Вы не можете принуждать меня вечно. Однажды я освобожусь и отыщу Винсента, и вам не удастся нам помешать. Можете бить меня, запирать на замок, стоит вам повернуться спиной, я сбегу из этого кошмарного дома, а вы не пойдете жаловаться в полицию, потому что станете для всех посмешищем! А я уйду к нему, где бы он ни был. Если он уедет на Мадагаскар со своим другом Гогеном, что ж, я поеду туда, а если не найду его там, буду искать, и, если мне придется пересечь океан вплавь, я это сделаю, и никто меня не удержит уверениями, что это неосуществимо, и рано или поздно найду его, потому что я на этой земле только для того, чтобы принадлежать ему. Это самое прекрасное, что могло со мной случиться: любить его и быть любимой им.

— Хватит витать в облаках! Ты все себе выдумала, бедная дуреха. Он о тебе и не думает. Только мечтает уехать в Бретань к своим друзьям.

— Это ложь! Он любит меня. Я его маленькое подсолнышко. Вы не можете понять. И не сможете помешать нам любить друг друга.

Он дал мне мощную пощечину, которая отбросила меня назад, я сильно ударилась об угол комода, чуть не упала, но удержалась за ручку. Спину пронзила боль. Он пошел на меня с занесенной рукой. Я открыла ящик, выхватила армейский револьвер, который он просил меня отнести к оружейнику, и направила на него.

— Ты смеешь угрожать мне? Мне, твоему отцу?

— Если вы сделаете еще хоть шаг, я точно выстрелю! Клянусь!

— Слабо верится. Оружие проржавело! Несчастная дура!

Мой палец коснулся спуска, барабан провернулся, в тишине мы ясно расслышали легкий щелчок, курок встал на взвод. Отец побелел и уставился на меня круглыми глазами.

— А вот мне не кажется, что он проржавел, и очень не советую вам рисковать. Отойдите!

Отец отступил на три шага и встал за кровать.

— Не пытайтесь пойти за мной. Ни вы и ни кто другой.

Я схватила коричневую бархатную сумку с драгоценностями матери и, держа отца на расстоянии нацеленным револьвером, взяла свою накидку и вышла из комнаты, заперев его там на ключ. Его черед. Поль выскочил из гостиной с газетой в руке.

— Маргарита, что происходит?

Я не ответила. Вышла из дома и забросила ключ в гущу цветов.

* * *