Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - [171]

Я был, можно сказать, не в состоянии скрыть от этой парочки яростное противоборство мыслей и чувств, переполнивших в эту минуту мою душу, а скрыть надо было любой ценой, это я понял мгновенно. Словно рассеялись последние клочья тумана, за которыми прежде пыталась скрыться от меня тайна судьбы моего предка Джона Ди, моего кузена Джона Роджера, да и моей собственной. Неукротимая радость и нетерпение, бескорыстное и потому опасное болтливое легкомыслие рвалось наружу, я чуть не выложил все свои соображения, догадки и намерения, однако удержался, что стоило немалого труда, и сохранил мину учтивой заинтересованности, точно гость, который лишь из вежливости снисходит до каких-то поблекших ныне сказок темной, суеверной эпохи.

В то же время меня испугала буквально сатанинская гримаса злорадства, появившаяся на лице княжны, когда она рассуждала о своих садистских наслаждениях, о том, что испытывает сладостные восторги, если удается обречь на бесплодное унылое затворничество вещь, которая где-то на воле могла бы, исполняя свое предназначение, вершить судьбы, спасать жизни, избавлять от гибели души. Нет, еще страшней: понимание того, что обрести подобную власть возможно, как раз и придает настоящую остроту азарту коллекционера, собиратель древних раритетов может испытать высшую радость и наслаждение, если удается оскопить, уничтожить созидательный принцип судьбы, вытравить плод, вынашиваемый жизнью во имя предреченного будущего, раз и навсегда истребить животворящую демоническую силу, последние остатки ее магической плодотворности, — это желание, по циничному признанию княжны, подхлестывало ее собственную страсть.

Асия Хотокалюнгина, по-видимому, почувствовала, что слишком разоткровенничалась. Нахмурившись, она молча заперла витрину и скучным, будничным тоном предложила закончить осмотр и покинуть галерею. И кажется, не пожелала услышать, во всяком случае не обернулась, полушутливую болтовню Липотина, когда тот вдруг всполошился:

— Но что же наш уважаемый друг подумает обо мне? Дорогая княжна, помните? Однажды я намекнул, что среди моих знакомых, как я установил, есть полноправный наследник всего имущества достославного рода Ди, основателем которого был Хьюэлл Дат. У нашего друга может сложиться впечатление, будто бы я задумал вытянуть у него вещь, которая, по моим предположениям, является реликвией этого почтенного рода и ныне вернулась к законному владельцу, словно сказочный неразменный пятак! Мой дорогой меценат, поверьте, я ни в чем не виноват перед вами, хотя князь еще лет сорок тому назад возложил на меня эту почетную обязанность — рыскать по всем обитаемым землям в поисках раритета, некогда пропавшего из коллекции, любой ценой найти его и водворить на место. Я уж не говорю о том, что еще во времена Ивана Грозного мои предки занимались этими поисками, будучи верными слугами предков нашей любезной княжны. Но к моему высочайшему пиетету перед вами, глубокочтимый меценат и благодетель, это не имеет ни малейшего отношения. Однако хватит болтовни, наша дорогая хозяйка, я вижу, несколько утомилась, показывая нам коллекцию. Княжна, позвольте лишь два слова! Нюх не обманывает старого антиквара, инстинкт охотника меня не подводил еще никогда. Сегодня я снова спустя несколько лет увидел пустой футляр, в котором когда-то лежал клинок, и знаете, смотрел я на него и вдруг почувствовал: в самом скором времени мы нападем на след! Я был настолько поражен, что чуть было не позволил себе прервать ваш рассказ. — Липотин повернулся ко мне. — Видите ли, уважаемый, я человек чудаковатый, не чуждый предрассудков, что связано с моей профессией, кое-какие способности у меня в крови, передались, так сказать, по наследству, по необозримой цепи поколений, ведь все мои предки, кого ни возьми, охотились за редкостными вещицами, старинными диковинами, в незапамятные времена получившими благословение либо проклятыми. Так вот, благодаря этой врожденной склонности я, точно свинья, натасканная искать в земле трюфели, мгновенно чую, если где-то неподалеку находится вещь, которую я разыскиваю, и вот-вот выйду на ее след. Сам не пойму, то ли меня тянет к старине, то ли древние раритеты, уступая моим желаниям, или как уж там это назвать, идут ко мне в руки. Да не все ли равно, главное, я чую, буквально носом чую приближение встречи с какой-то вещью. А сейчас, дражайшая княжна, — накажи меня еще в земной жизни Маски, магистр царский, если вру! — сейчас я чую кинжал, то бишь острие копья ваших праотцев… ваших, господа, общих предков мужеского пола, если позволительно так выразиться, ибо и вы, сударь, и вы, княжна, вправе притязать на обладание… Да, меня не проведешь, чую, он где-то близко.

Под аккомпанемент этой пустой болтовни, в которой, однако, была крайне неприятная, ироническая и, как мне показалось, не слишком тонкая двусмысленность, заставившая меня смутиться, мы покинули галерею и, пройдя несколько комнат, снова оказались в холле, тут стало ясно, что княжна не прочь с нами попрощаться.

Мне и самому хотелось покинуть этот дом — я собрался поблагодарить хозяйку и откланяться, но княжна принялась просить извинения за свои сегодняшние капризы с горячностью, прямо скажем, неожиданной после того, как она буквально выпроводила нас из галереи. Оказывается, на нее тоже напала вдруг совершенно необъяснимая усталость и, как бы в наказание за недавние насмешки надо мной, ее очень некстати стала одолевать сонливость. Княжна в оправдание себе сослалась на запах камфары и духоту — неизбежное зло в редко проветриваемых музейных залах. Однако наш вполне уместный совет отдохнуть в одиночестве она отвергла чуть ли не с негодованием.