Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - [17]

Он не заметил — даже веки не вздрогнули, — как молодой человек взял со скамьи футляр со скрипкой, надел бархатный берет и направился к воротам, заштрихованным по казарменному образцу черными и желтыми полосами. Инвалид и ухом не повел, когда Оттокар попрощался с ним.

Студент двинулся было вниз, к Туншенскому переулку, на который выходил узкий торец мрачного дворца графини Заградки, но, сделав несколько шагов, остановился, словно одернутый какой-то мыслью. Он взглянул на свои старенькие карманные часы, резко развернулся и, не разбирая дороги, какими-то тропками вдоль Оленьего рва стал быстро подниматься к Новому Свету. Вскоре он без стука в дверь переступил порог лачуги Богемской Лизы…

Старуха была настолько погружена в воспоминания о своей юности, что долго не понимала, чего от нее хотят.

— Будущее? Что еще за будущее? — с отсутствующим видом бормотала она, улавливая лишь концы его фраз. — Нет никакого будущего!

Она недоуменно обводила взглядом всю его фигуру. Ее явно сбивал с толку подвязанный шнуром черный студенческий китель.

— А почему нет золотых галунов? Это же гофмаршал?! — вполголоса вопрошала она. — Ах, вон оно что! Пан Вондрейц-младший желает знать будущее. Так-так.

Только теперь до нее дошло, чего ради он пришел. И уже не тратя слов понапрасну, она подошла к комоду, наклонилась и вытащила из-под него какую-то доску, обмазанную красноватым пластилином. Старуха положила ее на стол и протянула студенту деревянный грифель.

— Вот! А теперь тычьте, пан Вондрейц! — сказала она. — Справа налево. Только не считайте! Думайте лишь о том, что хотите знать!.. В шестнадцать рядов. Один под другим.

Оттокар взял палочку, задумчиво сдвинул брови, в нерешительности замялся, а потом вдруг, побледнев от волнения, подскочил к доске и в неистовом порыве дрожащей рукой начал усеивать мягкую массу вереницами лунок.

Когда он закончил, Богемская Лиза подсчитала и мелком перенесла эти точки, распределив по рядам, на некое подобие аспидной доски. Оттокар напряженно наблюдал, как хозяйка соединяет их в определенные геометрические фигуры так, что в результате получился четырехугольник, поделенный на множество частей. При этом она механически приговаривала:

— Это, стало быть, матери, дочери, племянники, свидетели, красный, белый и судья, драконий хвост и голова дракона… Все точно по законам старинного чешского искусства гадания… Нас научили ему сарацины, до того как были уничтожены в боях у Белой горы. Задолго до княгини Либуше… Да-да, у той самой Белой горы^{5}, напоенной кровью людской… Чехия — очаг всех войн… Она и по сей день такой очаг, и всегда им пребудет… Ян Жижка, наш вождь Жижка, слепой воин!

— Что Жижка? — не удержавшись, перебил студент. — Там есть про Жижку?^{6}

Старуха оставила вопрос без внимания.

— Будь Влтава не такой быстрой, — продолжала она, — мы жили бы на алой от крови реке.

И вдруг в ее голосе зазвучала какая-то сатанинская веселость:

— А знаешь, детка, почему в реке так много пиявок? От истоков до самой Эльбы нет такого камня, под которым не таились бы эти кровососы. А все потому, что прежде река катила кровавые волны. И маленькие твари ждут своего часа, потому что знают: придет день, когда они снова будут жировать… Что это?..

Она выронила мелок и в изумлении поглядывала то на молодого человека, то на вычерченные фигуры.

— Что это? Да ты никак хочешь стать владыкой мира?

Старуха испытующе посмотрела в темные, сверкающие лихорадочным огнем глаза студента.

Он ничего не ответил, но от нее не укрылось, как судорожно ухватился он за столешницу, словно боясь пошатнуться.

— Я давно приметила, что ты завел шашни с Боженой из дома барона Эльзенвангера.

Оттокар протестующе мотнул головой.

— Ага, стало быть, дело прошлое. Ну, если она настоящая чешская девка, злом тебя не помянет. Даже прижив ребенка… А вот этой, — старуха указала на одну из фигур, — остерегайся… Она кровь сосет… Она тоже чешка, но древней опасной породы.

— Неправда, — хрипло произнес студент.

— Неужели? Ты так думаешь? Она из княжьего рода Борживоев, верно тебе говорю. А ты… — она задержала задумчивый взгляд на узком смуглом лице молодого человека, — … а ты… ты… тоже из Борживоев. Оттого-то двое и тянутся друг к другу, точно железо и магнит… Ну, будет нам вчитываться в знаки.

И старуха стерла рукавом рисунок на доске, прежде чем студент успел удержать ее.

— Только смотри, не стать бы тебе железом, а ей магнитом, иначе ты пропал, малыш. В роду Борживоев^{7} от века убивали друг друга и грешили кровосмешением. Вспомни о судьбе Святого Вацлава!^{8}

Студент попытался улыбнуться:

— Вацлав Святой — не из рода Борживоев, а уж я тем более. Я — всего лишь Вондрейц, фрау… фрау Лизинка.

— Никогда не говорите мне: фрау Лизинка! — Старуха яростно стукнула кулаком по столу. — Я тебе не фрау! Я шлюха… Фройляйн я!

— Мне хотелось бы только узнать, — робко пролепетал студент, — что вы имели в виду, когда говорили про владыку мира и про Яна Жижку…

И тут скрип половиц за дверью заставил его прерваться. Он обернулся и увидел, как в проем протискивается мужская фигура — огромные черные очки, не по росту длинный сюртук с нелепо вздыбленными плечами, что, видимо, имитировало горб; ноздри раздуты ватными пробками; огненнорыжий парик и такой же лисьей масти бакенбарды, явно приклеенные, о чем можно было догадаться за версту.